Честь офицера - Александр Тамоников

– За водярой слетаешь? Тот ответил с готовностью:

– Какой базар? .. Только двадцатку бы сверху за ноги, а?

Николай предупредил:

– Принесешь пузырь, стольник дам, только смотри, не паленки какой. А двадцатку на, держи!

Он протянул бомжу восемьдесят рублей:

– Сколько ждать?

– С полчаса придется!

– Пойдет! Но насчет самопала я тебя предупредил!

– Все будет ништяк!

Бомж скрылся среди могильных крестов свежих могил в стороне, противоположной центральному входу. Видать, у этих ребят свои пути-дорожки здесь имеются.

Николай закурил очередную сигарету. Он всегда много курил, особенно когда выпивал. Улыбающийся образ Фомы вернул Рыбанова в прошлое.

Как случилось, что он стал тем, кем стал? И началось сразу же после Афгана. Когда его, боевого офицера, перевели в учебную часть, присвоив звание капитана. Он рассчитывал, пройдя войну, попасть куда-нибудь в центр или, что было бы справедливее, в Западную группу войск, за границу. А вместо этого – горный учебный центр, где семьи офицеров ютились в бараках рядом с палатками личного состава. Никаких удобств! Да что там удобств? Воды нормальной не было! Варили верблюжью колючку, пропади она пропадом! Людей желтуха да тиф косой косили. Как «афганец» подует, света нет! Да еще всякие пендинки – вроде простые комары, а укусит такая тварь, недели через две гнить начнешь. Скорпионом, гюрзой, коброй никого не удивишь, шакалы прямо к баракам ночью подходили. И жара! И днем, и ночью! С мая по октябрь на небе ни облачка. Солнце и зной! Короче, мандец полный!

Надя, правда, безропотно восприняла перевод мужа. Она готова была вместе с ним переносить все тяготы и лишения. Но он, Рыбанов, изменился.

Николай чувствовал, что война сломала в нем что-то то, что когда-то и определяло его сущность.

Он стал жесток, без причины вспыльчив. И не столько в отношении подчиненных, сколько к Наде, никак такого отношения к себе не заслужившей. Но стать прежним Рыбанов уже не мог. Душа боевого капитана так и осталась «за речкой». Он запил. Пил с утра, днем, к вечеру приходил в свой барак на автопилоте. Надежда пыталась воздействовать на мужа, бороться за него, но натыкалась на неприступную стену отчуждения, которую воздвиг капитан. И он понимал, что катится в пропасть, но ничего не предпринимал, чтобы остановиться.

Почему?

На этот вопрос у него, да и ни у кого другого, знавшего его, ответа не было. Он пил, подав рапорт на увольнение. За него взялись политические и партийные органы. Но и им ничего не удалось сделать. Николай был невменяем.

На беседах с начальством отмалчивался, на взыскания, которые посыпались как из рога изобилия, внимания не обращал. В общем, хорошо еще, что просто уволили в запас. А то такие штуки в армии в то время могли по-разному обернуться.

И хорошо, что в родном городе была квартира родителей. Отец в то время год как умер. Они с Надей переехали в Переславль. Надо отдать ей должное, супруга боролась за него до конца. И он вроде начал меняться, меньше пил, стал спокойнее, но тут новый удар – умирает мама! Новый срыв. Опять пьянки.

Никакой постоянной работы, хамское, оскорбительное отношение к Наде, как будто она была причиной всех его неудач. Рыбанов прекрасно понимал, что во всем виноват сам, но непонятно и необъяснимо, словно назло кому-то продолжал… А такая жизнь не могла не привести семью к краху. Так оно и вышло.

Пришло время, и Надя призналась, что уходит к другому человеку.

Сказала честно и открыто.

Ему бы удержать ее, но Николай ответил, что она может делать, что хочет. Она ушла.

Разлуку переживал тяжело. Ревность и обида душили его. Но, как говорится, поезд ушел, вокзал опустел!

Почему сейчас Рыбанов вспомнил о Наде? Может, из-за того, что и с ней жизнь обошлась жестоко?

Уйдя от него, Надя обрела то, что стремилась создать с ним, – семью! С новым мужем, неким предпринимателем Карауловым. Летом 85-го года она родила сына. Он еще тогда подумал: и полгода не прошло, как они разошлись, а она уже обзавелась ребенком. С Рыбановым, значит, она детей не хотела иметь, а с другим – раз, и все дела! После этого Николай поплыл по течению, с каждым днем приближаясь к смертельному водопаду. У него были проблески, он сходился с женщинами, но ни с одной не ужился. А тут еще и деньги кончились. А кому он нужен без денег? Он ведь существовал на деньги от проданного в деревне дома деда. Потом пришлось искать работу, и он устроился грузчиком на продовольственной базе. Никуда больше его не брали. Но он этому не придавал значения. Платили неплохо, а работы он не боялся.

Странно, как за столь продолжительный период употребления алкоголя он не спился.

Рыбанов по-прежнему утром был легок на подъем. Не похмелялся и не болел. Пил больше по привычке и от одиночества, на которое сам обрек себя.

Катастрофа в жизни Нади произошла по вине случая.

Машина, на которой она с мужем возвращалась с дачи, потеряла управление, попав на битум, разлитый по дороге. Автомобиль вынесло на встречную полосу, прямо под «КамАЗ». Муж погиб сразу, Надя получила травмы, от которых стала инвалидом. Николай, узнав о несчастье, хотел навестить ее в больнице, но в последний момент не решился. А потом, когда она поднялась и смогла продолжить работу в школе, встреча потеряла всякий смысл. Хотя однажды, посетив кладбище в день рождения матери, Николай увидел ее. Она шла по центральной аллее, неся в руке две орхидеи.

Рыбанов мог бы ее окликнуть, поговорить, но и тут что-то помешало ему это сделать. Что? Боязнь, что Надя не так его поймет? Может быть. И Николай не окликнул ее, а в сердце заныла боль. И водка эту боль не перебила. Больше он Надю не видел. Но печальный и такой любимый образ Нади теперь часто вставал перед ним.

Николай посмотрел на фотографию Фомина, проговорил:

– Вот такие дела, Леха!

За кладбищем начали сгущаться тучи. Он прикинул: если ветер не изменит направления или не стихнет, то дождя часа через два не избежать.