Неудобная женщина - Стефани Бюленс

В современном Иране, писал Мехди, такую «потаскушку» забили бы камнями до смерти. Он тут же оговорился, что он-то «цивилизованный человек» и не одобряет этого. Ха-ха, просто к слову пришлось.

К слову, ага.

Иногда я представляю его в толпе мужчин, закидывающих камнями изменницу – руки связаны по бокам, сама она по пояс в земле. Будет ли он ликовать, когда камень разобьет ей лицо или сломает кость?

Ближе к концу письма Мехди переключил внимание на меня. Он купил иранские фисташки и финики, чтобы угостить меня на следующем занятии.

Еще он предлагал нарисовать листовку посимпатичнее, чтобы привлечь новых клиентов. Он хотел «поддержать» меня.

В представлении Мехди я слабая женщина, которая нуждается в его советах и руководстве.

Это в равной степени бесцеремонно и оскорбительно.

Чтобы отвлечься, я снова включила телевизор. Показывали старую добрую «Двойную страховку». Барбара Стэнвик – просто бомба. Эти ее черные очки и свободные наряды. То, как она плывет по лестницам. Прямо чувствуешь, как от нее исходит жар, когда она проходит мимо Фреда Макмюррея. Ни одного прикосновения – но они словно исполняют некий темный эротический танец похоти и смерти.

Зазвонил телефон.

Я сказала себе, что бояться нечего. Наверняка кто-то из учеников в последний момент решил отменить занятие. Или Аве опять не спится.

Это не Саймон, говорила я себе. Но это оказался именно он.

– Не бросай трубку, Клэр. Я хотел извиниться за свою резкость.

Мастер манипуляции. Не одно, так второе. Одна маска, затем другая. Этот трюк всегда срабатывает.

– Прости меня, – продолжил он. – Я только затем и звоню. Прости за наш последний разговор. Он закончился не на той ноте.

Под не той нотой он подразумевал, что ему не удалось убедить меня исчезнуть из его жизни.

Я промолчала, но он не сдавался.

– Мы сможем встретиться? Это и в твоих интересах тоже.

Ложь, и он прекрасно об этом знает. Он хочет убедить меня в том, что все, во что я верю, – лишь плод воображения.

Следующим номером меня ждет притворная жалость. Я поспешила пресечь ее.

– За мной кто-то следит? – брякнула я.

– Следит за тобой?

Его удивление казалось искренним.

Но я на это не куплюсь.

– Ты нанял кого-то следить за мной, Саймон?

Удивление переросло в изумление.

– О чем ты вообще, Клэр? Зачем мне это?

– Да или нет?

– Нет!

Сейчас он притворится обиженным подобным обвинением. Невинная жертва голословных обвинений.

– Господи, Клэр, ты совсем, что ли…

Не договорив, он резко сменил тон. Теперь он мягок и полон заботы.

– Клэр, ты серьезно считаешь, что я…

– По-твоему, у меня галлюцинации, Саймон?

Он устало выдохнул.

– Никто не следит за тобой, Клэр, – сказал он. – Понятно? Никто за тобой не следит.

Помолчав, он добавил спокойным, рассудительным тоном:

– Но если… если тебе кажется, что за тобой следят, я могу помочь.

– Помочь? – огрызнулась я. – Избавиться от моих навязчивых видений?

– Я имею в виду, я могу отправить тебя… отдохнуть.

Психушка – вот он о чем. Лечебница для моего измученного разума. Маленький уютный санаторий в горах, где я смогу прийти в чувство.

– Не волнуйся, Клэр. Все расходы я возьму на себя.

– Мне не нужны твои деньги, – возмутилась я. – Я не сумасшедшая, Саймон. Я знаю, что ты сделал.

– Клэр, прошу тебя, я всего лишь хочу…

– Нам не о чем больше разговаривать.

– Хорошо. – Саймон вздохнул как человек, уставший вести спор без возможности одержать верх. – Не смею тебе надоедать.

Будто палач, который извиняется за топор. Вот истинный смысл его звонка. Теперь он может сказать себе: ну что же, я дал тебе последний шанс. Ты им не воспользовалась. Теперь пеняй на себя.

– Прощай, Клэр.

Его последние слова прозвучали как приговор – или это мне мерещилось от страха? Я положила трубку и зашла в гостиную.

Здесь на стенах висят разные репродукции. «Мать и дитя» Мэри Кэссетт. «Синее лицо» Марка Шагала. В этот раз взгляд зацепился за картину, на которой Ван Гог изобразил спальню в Арле. Тревога проступает в каждом мазке, и все же художнику удалось найти нечто прекрасное в своей жизни. Если бы мы все это умели, все стены были бы увешаны шедеврами.

Автоотвечик мигал: новое сообщение. Его оставил мой отец, его голос сух и старчески надтреснут.

– Привет, Клэр. Прихватишь с собой завтра пончики?

Завтра.

Вторник.

Мой еженедельный реверанс в сторону наших родственных связей.

Я удалила сообщение и вернулась в спальню.

На тумбочке я храню две фотографии Мелоди. На первой ей пять лет – она счастливо улыбается, сидя на руках у заботливого отца.

На второй фотографии Мелоди четырнадцать. Ее лицо отчетливо дает понять – случилась беда. Она кажется странно отрешенной и болезненной, словно ее гложет страх, которым она не в силах поделиться.

Эти две фотографии стоят бок о бок.

Разделяют мою жизнь на два периода.

До и после Саймона.

Я взяла в руки вторую фотографию Мелоди. Она была сделана за год до той поездки на Каталину.

За год до того вечера, когда я застала ее под дождем на палубе.

Когда она рассказала мне о Саймоне.

Когда я ей не поверила.

Я молча разглядывала фотографию, но словно наяву слышала обещание, данное самой себе:

Я не дам ему снова это сделать.

Часть II

Слоан

1

Став пожирателем грехов, я задумалась над происхождением этого выражения. В древности пожиратель грехов был кем-то вроде магической фигуры – он заходил в дом умершего и съедал ритуальную пищу. Всего-то корочка хлеба и глоток местного пива, чтобы легче было проглотить. Важно другое – эта пища впитала в себя грехи мертвеца, и в процессе поедания они отпускались. В загробную жизнь умерший входил свободным от своих злодеяний.