Дикая игра - Эдриенн Бродер

Что это только что было?

Сон схлынул с меня, как и не бывало, я попыталась припомнить сделанные шаги, желая выучить путь к этому захватывающему ощущению, но оно от меня ускользало. Так я и лежала, то забываясь чутким сном, то снова пробуждаясь.

– Проснись, Ренни.

Я ощутила руку на плече и натянула простынь на голову.

– Ренни, пожалуйста.

Еще не успев повернуться и увидеть ее лицо, я услышала характерную дрожь в шепоте матери и почуяла винные отзвуки пино нуар в ее дыхании. Ее голос звучал как-то нерешительно и отчаянно. Матрас просел, когда она опустилась рядом со мной, и мое тело застыло, напрягшись, чтобы не провалиться в ямку. Я упрямо не открывала глаз и выровняла дыхание.

– Ренни! – В шепоте, теперь более настойчивом, по-прежнему слышалась непривычная дрожь. Она потянула вниз укрывавшую меня простынь. – Пожалуйста, проснись.

Даже рядом с ней, нависшей надо мной, обдававшей теплым дыханием мое ухо, я не хотела расстаться с мыслями о Теде. Почему мать оказалась в моей комнате посреди ночи? На какой-то миг я запаниковала: неужели она шестым чувством уловила, что я только что совершила свою первую вылазку в мир секса? Или это Питер выдал меня и рассказал ей, что я сбегаю из дома, напрашиваясь на неприятности? Я отвернулась от нее, полусонная, не в настроении слушать лекции, все еще плывущая на волне только что изведанного нового ощущения. Не хотела упускать его.

– Ренни, проснись. Пожалуйста, проснись.

Просто уйди, – думала я.

– Солнышко! Пожалуйста! Ты мне нужна.

После этого я открыла глаза. Малабар была в ночной сорочке, волосы дыбом. Я села.

– Мам? Что случилось? Все нормально?

– Бен Саутер только что поцеловал меня.

Я молча проглотила эту информацию. Попыталась осмыслить ее. Не смогла. Потерла глаза. Мать по-прежнему полулежала рядом со мной.

– Бен поцеловал меня, – повторила она.

Подлежащее, сказуемое, дополнение – такое простое предложение! А его смысл все никак мне не давался. Зачем Бену Саутеру понадобилось целовать мою мать? Я не была наивным цветочком, знала, что люди, бывает, целуют тех, кого им не положено целовать. Мои родители не возводили вокруг меня щиты, скрывая истории своих взаимных шалостей в то время, пока были женаты, я знала о неверности больше, чем большинство детей. Мне было четыре года, когда родители расстались; шесть – когда отец снова женился; семь – когда и его новый брак начал трещать по швам; и восемь – когда моя мать наконец смогла выйти за Чарльза, который жил отдельно от своей первой жены, но был еще женат, когда они с матерью познакомились.

Бен, конечно, тоже был женат – на Лили. Саутеры прожили в браке тридцать пять лет.

Мама и Чарльз. Бен и Лили.

Они вчетвером дружили семьями столько, сколько мои мать с отчимом знали друг друга, то есть уже около десяти лет.

Вот что на самом деле потрясло меня в этом поцелуе – дружба между Беном и Чарльзом. Они обожали друг друга. Их дружба длилась около пятидесяти лет, уходя корнями в те времена, когда они юнцами пускали «блинчики» по плоским, серым водам Плимутского залива, играли в отцов-пилигримов и строили крепости из песка, отражая атаки воображаемых врагов мушкетами из палок. За минувшие годы они вместе охотились и рыбачили, встречались с сестрами друг друга, были шаферами на свадьбах и стали крестными отцами для сыновей друг друга.

– Что ты имеешь в виду – Бен поцеловал тебя? – Сон улетучился в один миг. Я вообразила, как она в ответ дает ему пощечину. С моей матери сталось бы. – Что случилось?

– Мы вдвоем пошли прогуляться после ужина, он привлек меня к себе, вот так. – Мать обвила себя руками, одновременно и демонстрируя его ласки, и обнимая память о них. А потом рухнула на кровать, улыбаясь, и вытянулась рядом со мной.

Очевидно, пощечины не случилось.

– Я до сих пор не могу в это поверить. Бен Саутер поцеловал меня! – еще раз повторила она.

Что это было в ее голосе нынче вечером?

– Он поцеловал меня, Ренни.

Вот оно опять… это радость. Этих нот в ее голосе я не слышала с тех пор, как с Чарльзом случились те инсульты. Радость упала с ночного неба и приземлилась прямо на мою мать. Один поцелуй – блеск и сверкание его, то, что он мог предвещать, – изменил все.

– Он хочет, чтобы мы с ним встретились в Нью-Йорке на следующей неделе. У него заседание совета директоров – что-то там по поводу лосося… а Лили планирует остаться в Плимуте. Я не знаю, что делать.

Мы лежали рядом, наши тела излучали жар.

– Что думаешь, как мне следует поступить?

Мы обе знали, что это вопрос риторический. Малабар всегда и все планировала. Она уже приняла решение.

– Мне понадобится твоя помощь, солнышко, – проговорила она. – Мне нужно разобраться, как это сделать. Как сделать это возможным.

Я лежала неподвижно, как труп, не зная, что сказать.

– Разумеется, я не хочу обидеть Чарльза. Я бы скорее умерла, чем снова причинила ему боль. Это мой высший приоритет, Чарльз ни в коем случае не должен узнать. Это его убьет. – Она примолкла, словно решила в последний раз подумать о Чарльзе, а потом перевернулась на бок, лицом ко мне. – Ты должна помочь мне, Ренни.

Я нужна своей матери. Я знала, что должна заполнить паузу в разговоре, но слова не шли с языка. Непонятно было, что сказать.

– Разве ты не рада за меня, Ренни? – спросила мать, приподнимаясь и опираясь на локоть.

Я посмотрела ей в лицо, в глаза, потемневшие и повлажневшие от надежды… и как-то вдруг, сразу, обрадовалась за нее. И за себя. Малабар влюбилась и выбрала меня в свои наперсницы – роль, которой я жаждала, но сама не понимала этого прежде. Может быть, из этого выйдет что-то хорошее. Может быть, такой полный жизни человек, как Бен, сумеет вызволить мою мать из той хандры, в которой она пребывала после инсультов Чарльза и которая временами проявлялась и раньше. Может быть, осенью, когда начнутся уроки, моя мать станет наряжаться, прежде чем развозить меня и моих одноклассниц из школы по домам. Больше никакого пальто поверх ночной рубашки или отметин от подушки на одутловатом со сна лице. Может быть, она станет снова укладывать волосы, наносить на губы капельку блеска и приветствовать детей, которым по пути с нами, радостным «привет! », как и другие матери.