Хамнет - Мэгги О`Фаррелл

Упала вторая слеза. Хамнет почувствовал собственную никчемность. Он понял всю бесполезность своих попыток. Ему нужно было позвать кого-то из родителей, бабушку или дедушку, кого-то из взрослых, или позвать врача. А не удалось найти никого из них. Мальчик зажмурил глаза, пытаясь удержать слезы, и уткнулся головой в колени.

* * *

Примерно через полчаса в заднюю дверь дома вошла Сюзанна, она оставила корзину на стуле и устало села к столу. С несчастным видом обвела взглядом комнату. Огонь потух; все куда-то разошлись. Мать обещала, что скоро вернется, но пока не вернулась. Мать сама никогда толком не знала, когда сможет вернуться.

Сняв чепец, Сюзанна бросила его рядом на лавку. Он соскользнул и упал на пол. Сюзанна подумала, что надо бы наклониться и достать его, но поленилась. Вместо этого она нашарила чепец носком туфли и отбросила подальше. Она вздохнула. Ей уже почти четырнадцать лет. Все вокруг – вид горшков, скопившихся на столе, пучки трав и цветов, привязанные к балкам, соломенная кукла сестры на подушке, кувшин, стоявший на камине, – все вызывало в ней глубокое и непостижимое раздражение.

Она встала. Приоткрыла окно, впустив в комнату немного воздуха, однако с улицы пахнуло лошадьми, нечистотами и еще чем-то прогорклым и гниющим. В сердцах девочка захлопнула оконную раму. На мгновение ей показалось, что сверху доносится какой-то шум. Неужели все-таки кто-то уже дома? Она постояла немного, прислушиваясь. Но, увы, больше не услышала ни звука.

Она опустилась в удобное кресло, то самое, куда ее мать усаживала посетителей, которые крадучись проходили в дом, обычно поздно вечером, чтобы шепотом поведать ей о своих бедах: кровотечениях или их тревожном отсутствии, о сновидениях и знамениях, болезнях и трудностях, о любовных треволнениях и докучливых симпатиях, лунных циклах, предсказаниях и приметах, о перебежавшем дорогу зайце, о залетевшей к ним в дом птице, о потере чувствительности в конечностях, о слишком острой чувствительности в других частях тела, о сыпи, кашле, болячках, о каких-то блуждающих приступах боли, появлявшихся то в ушах, то в ногах, то в груди, то в сердце. Мать выслушивала все, склонив голову, кивала и сочувственно цокала языком. Потом она брала их за руку, и тогда взгляд ее полузакрытых глаз устремлялся вверх, к потолку, и рассеянно блуждал по комнате.

Некоторые спрашивали Сюзанну, как ее мать узнает все их тайны и болезни. Порой они украдкой подходили к ней на рынке или на улице, чтобы спросить, как Агнес угадывает, в чем они нуждаются, а что им вредит, отчего бывают нарывы, как она узнает то, что тревожит их души, или чего они жаждут, или как она догадывается о сокрытых в сердце человека желаниях.

Раньше их вопросы побуждали Сюзанну лишь к тоскливым вздохам и уклончивым ответам. Теперь уже, если кто-то интересовался необычными способностями ее матери, она научилась отвлекать их и под уместным предлогом начинала сама задавать вопросы об их родне, о погоде, видах на урожай. Теперь она научилась различать своеобразную неуверенность или сомнения на лицах людей, предварявшие начало подобных вопросов. Почему эти люди не понимали, что такие разговоры не доставляли ей ни малейшей радости? Как может быть непонятно, что все это не имеет к ней никакого отношения – все мамины травы, семена, горшки и склянки с порошками, корешками и цветами, из-за которых комната воняла, как навозная куча, и все эти постоянно что-то шепчущие и плачущие страдальцы, и таинственное прощупывание рук? В детстве Сюзанна просто и честно отвечала: что она сама ничего не знает, что это подобно волшебству или дару свыше. Теперь, однако, она отвечала отрывисто и грубо. «Я понятия не имею, – могла сказать она, – о чем вы толкуете», – и, вскинув голову, она задирала нос, словно принюхивалась к чему-то.

«И куда же теперь запропастилась моя мать? – Размышляя об этом, Сюзанна то скрещивала ноги в лодыжках, то ставила их рядом. – Вероятнее всего, бродит по окрестным лесам, переходя вброд пруды, собирает какие-то семена, перелезает через изгороди, чтобы собрать те или другие травы и растения, таскается повсюду в своих оборванных юбках и грязных ботинках». Другие матери в городе заботливо намазывают маслом хлеб или кормят детей тушеным мясом с овощами. А мать Сюзанны? Как обычно, выставит себя на посмешище, остановившись, чтобы поглазеть на облака, или пошептать что-то на ухо мулу, или насобирать одуванчиков в подол фартука.

Сюзанна вздрогнула, услышав стук в стекло. Замерев, она вжалась в кресло. Стук повторился. Заставив себя подняться, она поплелась к окну. За перекрестьем свинцовой рамы и грязным стеклом ей удалось разглядеть светлую дугу чепца и бордовый лиф платья: значит, явилась какая-то зажиточная дама. Увидев Сюзанну, женщина опять постучала, дополнив стук повелительным, властным жестом.

Не шелохнувшись, Сюзанна и не подумала открыть окно.

– Ее нет дома, – заявила она, отстраняясь от окна, – приходите позже.

Развернувшись на каблуке, девушка удалилась обратно к креслу. Женщина еще пару раз стукнула по раме, а потом Сюзанна услышала, как она уходит.

Люди, люди, люди, вечно они приходят и уходят, приезжают и уезжают. Сюзанна с двойняшками и матерью могли собраться за столом, чтобы поесть похлебку, когда вдруг раздавался чей-то требовательный стук, и мать сразу небрежно отставляла в сторону свой суп, а ведь Сюзанна так старалась сварить вкусную похлебку из куриных костей и морковки, приложила массу усилий, чтобы перемыть, почистить и опять сполоснуть чистой водой все ингредиенты, не говоря уж о долгом времени, проведенном в жаркой кухне, где она старательно снимала пену и помешивала кипящее варево. Иногда Сюзанне казалось, что Агнес не только ее мать – ну и двойняшек, разумеется, – но мать целого города, даже целого графства. Закончится ли он вообще когда-нибудь, этот неизбывный людской поток, проходящий через их дом? Оставят ли их когда-нибудь в покое, позволив им жить обычной семейной жизнью? Однажды Сюзанна случайно услышала слова бабушки: «Не понимаю, зачем ты, Агнес, занимаешься этим делом, можно подумать, что вы нуждаетесь в деньгах, – и вяло добавила: – Да и платят-то вам не шибко щедро». Мать ничего не ответила, даже не подняв голову от своего шитья.

Сюзанна обвила пальцами резные закругления на концах подлокотников – отполированные множеством ладоней, они стала гладкими, как яблоки. Продвинувшись в глубину кресла, она откинулась на его спинку. В этом кресле любил сидеть отец, когда приезжал домой. Два, три, четыре или пять раз в году. Иногда жил с ними неделю, иногда дольше. Днем он уносил это кресло наверх, где трудился, склонившись над столом; а спускаясь вечером, приносил его обратно, чтобы посидеть у камина. В свой последний приезд он погладил ее по щеке и сказал: «Я вернусь при первой возможности. Ты же знаешь, что так и будет». Он опять собирался уезжать – укладывал в дорожную сумку рулоны густо исписанной бумаги, запасную рубашку, книгу, которую сам прошил кожаным шнуром и переплел в свиную кожу. Мать ушла, исчезла в неизвестном направлении, она не хотела видеть, как он уезжает.