Хамнет - Мэгги О`Фаррелл

– Неужели «ничего» – единственное слово, которое ты можешь сказать? – спросила сестра.

Заметив, как зашевелились его губы, она поняла, что он вспоминает свои уроки риторики и аргументации, подыскивая для ответа единственно верное слово.

– Не можешь, – довольно продолжила она, – не можешь, верно, не можешь подыскать способ ответить, как бы усиленно ни старался? Ты ведь не можешь ответить? Признайся.

– Не в чем мне признаваться, – торжествующе произнес он.

Они посидели немного, уставившись друг на друга. Элиза пристроила пятку одной туфли на носок другой.

– Люди поговаривают, – тщательно подбирая слова, сообщила она, – что тебя видели с той девушкой из «Хьюлэндса».

Она не стала упоминать о более грубых и обидных сплетнях, которые слышала о своем сидевшем без денег и без дела брате, не говоря уж о том, что он еще слишком молод, чтобы ухаживать за девушкой, пусть даже достаточно зрелой и с приличным приданым. Она сама слышала, как за ее спиной на рынке какая-то женщина тихо сказала: «Каким отличным выходом это было бы для этого юноши. Разумеется, он предпочел бы жениться на особе с деньгами, чтобы избавиться от такого папаши».

Элиза решила ограничиться упоминанием о том, что люди говорили о той девушке. Что она настоящая дикарка и насылает проклятия на людей, что она может вылечить любую болезнь, но может и наслать ее. На днях она подслушала, как кто-то заявил: «За то, что мачеха отняла у нее сокола, она наслала на нее проклятье, и ее лицо покрылось белыми прыщами. И вообще, говорят, от одного ее прикосновения может скиснуть молоко».

Слыша такие заявления, сделанные в ее присутствии прохожими на улице, соседями или покупателями их перчаток, Элиза не притворялась, что ничего не слышала. Она замирала или останавливалась как вкопанная. И устремляла изумленный невинный взгляд на разносчика сомнительной сплетни (она знала, что обладала обезоруживающим взглядом, и ее братец довольно часто говорил ей: «Неотразимая сила твоего взгляда явно связана с невинной чистотой глаз, особенно когда ты изумленно распахиваешь их и становится видна радужка»). Пусть ей пока всего тринадцать лет, но ростом она опередила свой возраст. Девочка таращилась на сплетников достаточно долго, вынуждая их опустить глаза и смешаться от стыда, осознав ее смелость и суровый безмолвный укор. Внезапно она поняла, что молчание порой обладает великой силой. Как раз молчанию брату не удалось научиться.

– Я слышала, – продолжила она с обдуманной сдержанностью, – что вы ходите вместе гулять. После твоих уроков. Правда?

– И что с того? – не глядя на нее, буркнул он.

– По лесу гуляете?

Он пожал плечами с неопределенным видом.

– А ее мачеха знает?

– Да, – сразу, слишком быстро ответил брат и, помедлив, добавил: – Не знаю.

– А что, если…

Элиза задумчиво умолкла, сочтя свой вопрос слишком неловким; сама она имела смутное представление о том, что он может означать и какие важные действия или последствия может повлечь за собой.

– А что, если вас кто-то увидит? Пока вы гуляете там?

– Ну и пусть увидят. – Он опять пожал плечами.

– И тебя не останавливает такая мысль?

– С чего бы?

– Братец… – начала она, – тот овечий фермер. Разве ты не видел его? Он же такой здоровенный. Что, если он решит…

– С чего это ты так беспокоишься? – удивился брат, махнув рукой. – Он почти всегда пропадает на пастбищах со своими овцами. За все время, что я ходил в «Хьюлэндс», мне ни разу не довелось столкнуться с ним.

Скрестив руки, она вновь искоса глянула на скомканные бумажки, но не смогла понять смысла написанных на нем строк.

– Сомневаюсь, известно ли тебе, – робко заметила она, – что люди говорят о ней, однако…

– Мне известно, что о ней говорят, – отрывисто бросил он, прервав сестру.

– Многие утверждают, что она…

Он резко выпрямился и внезапно покраснел.

– Все это вранье. Полное вранье. Меня удивляет то, что ты придаешь значение такой пустой болтовне.

– Извини, – удрученно воскликнула Элиза, – но я просто…

– Все это вранье, – продолжил он, словно не слышал слов сестры, – распространяла ее мачеха. Она так завидует ей, что извивается как змея, лишь бы…

– Я испугалась за тебя! – закончила она.

– За меня? – Озадаченный, он пристально взглянул на сестру. – Но почему?

– Потому что… – Элиза помедлила, пытаясь упорядочить свои мысли, анализируя все слухи, – потому что наш отец никогда не согласится на это. Ты сам знаешь. Мы же в долгу перед той семьей. Отец даже никогда не упоминает их имени. А еще из-за того, что болтают о ней. Сама я не верю этому, – поспешно добавила она, – конечно, не верю. Но все-таки мне тревожно. Говорят, что ничего путного из этой вашей привязанности не выйдет.

Словно подкошенный, он опять плюхнулся на тюки с шерстью и закрыл глаза. Брат вдруг весь задрожал, но Элиза не поняла, то ли от ярости, то ли от иного возмущения. Они долго молчали. Потом она вспомнила, что еще хотела спросить, и подалась вперед.

– А у нее правда есть сокол? – с новым интересом прошептала она.

Он открыл глаза и поднял голову. Брат и сестра посмотрели друг на друга.

– Есть, – ответил он.

– В самом деле, совсем ручной? Я слышала, но не знала, можно ли верить…

– У нее живет пустельга, а не просто сокол, – порывисто произнес он, – она сама воспитала ее. А научил ее один священник. У Агнес есть специальная перчатка, и птица срывается с нее точно стрела и улетает в лес. Уверен, ты еще не видела ничего подобного. Она совершенно меняется в полете… можно подумать, что это два разных создания. На земле пустельга выглядит очень скромно, совсем не так, как в полете. А по зову Агнес птица возвращается и, полетав вокруг огромными кругами, стремительно и точно садится прямо на перчатку.

– Может, она и тебе разрешала? Надеть ее перчатку и поиграть с этим соколом?

– Пустельгой, – поправил он и кивнул, едва не просияв от гордости, – разрешала.