Ань, чего молчишь? Неосторожные шаги юности - Анна Махлина

Никого не исключили и не уволили. Повезло. А через полгода мы с Ритой подружимся.

Глава 9. Панельная девятиэтажка и мы

Я жила на последнем этаже простой панельной девятиэтажки Москвы. Жила вместе с мамой, 12-летним братом, сестрой-старшеклассницей, собакой, котом, двумя морскими свинками и рыбками. Папа с бабушкой жили на два этажа ниже.

N стал часто ночевать у меня. В нашем распоряжении была самая большая комната. Нам захотелось сделать в ней ремонт своими силами. Я ужасно не любила обои в комнате, они были усыпаны китайскими иероглифами. До 8 класса я училась в школе с изучением китайского языка. Язык мне не давался, но это еще полбеды. В школе надо мной жестоко издевались. И из-за этих воспоминаний смотреть на иероглифы было тяжело, они вызывали нехорошие ассоциации.

Снявшись в эпизоде в сериале, я заработала немного денег. На эти деньги мы с N купили чудовищные бумажные обои салатового цвета, самые дешевые. Кое-как мы их наклеили. И я с ужасом поняла, что иероглифы все равно просвечивают сквозь дешевую бумагу.

И тогда я решила обшить стены черным спанбондом. Спанбонд – материал, которым накрывают грядки для хорошего урожая. Когда мама услышала об этой идее, срочно заказала новые обои. Всю мебель из комнаты вынесли, остался только одинокий голубой диван, на котором мы и спали.

Папа N подарил нам телевизор. Пришел, чтобы лично повесить дорогую технику на кронштейн, и стал сверлить стену. Не знаю, как так вышло, но сверло прошло насквозь, в комнату к моей сестре. Сестра в этот момент мирно делала уроки и очень испугалась, увидев, что кто-то хочет проникнуть на ее территорию.

Глава 10. Пара затяжек

Меня тревожило пристрастие N к алкоголю, я мучилась от его вспыльчивости и ревности. Мама стала замечать, что N приходит пьяный, слышала, как мы ссоримся. Я сама становилась нервной и беспокойной.

Мне было страшно признать, что N алкоголик. Он пил каждый вечер. И врал. Приходил домой и врал. Я понимала все с полуслова и с полувзгляда. А еще по запаху. Я даже могла сказать, что именно он пил.

Поначалу, видя мое огорчение, N вставал на колени и просил прощения. Этот пафосный жест, повторяющийся из раза в раз, стал вызывать у меня отвращение. Каждый раз N уверял меня, что это был последний. Я верила, прощала. И скоро он снова вставал на колени, зная, что этот ритуал сработает.

Я никому не говорила о своих переживаниях. Но близкие стали замечать, что со мной что-то не то. Меня нельзя было назвать истеричкой. Но накопившаяся внутри боль стала проявлять себя.

* * *

И по праздникам, и без повода студенты Щепкинского училища любили гулять на Трубной улице. Там был небольшой сквер и скамейки. На этих скамейках все и располагались.

В один из вечеров мы пошли туда с N и его двоюродным братом. N был сильно пьян. Рядом, через пару скамеек, гуляли мои однокурсники. У N закончились сигареты, и он направился в сторону ребят, чтобы стрельнуть. Я пошла следом.

Студенты хлопали по пустым карманам, мол, нет сигарет, закончились. N смотрел на них мутным взглядом в надежде все-таки найти табак. Рядом с N стоял Дима Олейник и докуривал свою сигарету.

– А у тебя что, тоже нет сигареты?

– Нет. Последняя, – ответил Дима.

Повисла пауза.

– Хочешь, возьми. Тут осталась пара затяжек. – Дима протянул N свою сигарету.

N уставился на Олейника немигающим пьяным взглядом. Оскорбленный этим предложением, N полез драться. Подоспел двоюродный брат и попытался оттащить родственника.

Потасовка продолжалась, и, чтобы как-то отвлечь внимание N, я закричала что есть силы:

– Лошади! На вас лошади бегут!

Лошади и правда бежали, но не на них, а по тротуару на другой стороне улицы. Отвлекающий маневр сработал, драка остановилась. Брат вызвал такси, я успокоила N, и мы поехали домой.

На следующий день N сокрушался из-за произошедшего. Он подошел к Диме Олейнику, игравшему тихонько на гитаре и попросил у него прощения.

* * *

Мы были дома, очередной скандал.

Драки стали нашим обычным делом. N зарядил мне в глаз. Я вцепилась ему в лицо и расцарапала его как могла. Вдруг N схватил мою голову руками и испуганно сказал:

– По ходу, сильно ударил, малыш.

В запале я не сразу почувствовала, что с моим глазом что-то не то. Побежала в ванную смотреться в зеркало. Верхнее веко окрасилось в темно-синий цвет. Я сначала подумала, может, это тушь так растеклась. Нет, это был знатный фингал. Пьяный, в приступе ревности, N не понимал, что творит. Он, действительно, был напуган и убежал за льдом.

Мы лежали на голубом диване, я держала у глаза замороженную котлету, N извинялся и гладил мне волосы:

– Я не хотел, прости.

– Был бы трезвый, не ударил.

– Малыш, две бутылки пива не в счет.

– Не две, а четыре.

– Ты тоже молодец. Мне завтра на пробы, все лицо расцарапано.

– Ага…

– Ты кому-нибудь будешь рассказывать, откуда фингал?

– Нет. На втором глазе нарисую такой же, все подумают, макияж.

– С царапинами так не получится.

– Мне все равно.

Обнявшись, мы уснули.

Глава 11. Старый вонючий диван

Ночь. В комнате горит свет. Я лежу на старом диване, который насквозь провонял мочой. Мой ненаглядный подарил мне кровожадную собаку, которая постоянно писает на наш диван. Запах ничем не выводится. И я лежу и нюхаю. И мне почти все равно.

* * *

N заходит в комнату, пытаясь спрятать лицо. Но я сразу понимаю, в чем дело. Крик, а точнее, вой наполняет пространство. Низкий, некрасивый, страшный вой. Вой животного, которое давно мучается от нестерпимой боли. Это животное – я.

Меня хватают и тащат в ванную. Струи холодного душа бьют в лицо. Вода попадает в нос, я захлебываюсь. N пугается и отпускает меня.

Я смотрю в его мутные глаза и вдыхаю запах перегара. Какая мерзкая, пьяная рожа. Фу. Меня начинает тошнить. Тошнить водой, которой я наглоталась.