Иллюзия греха - Александра Маринина

– Да? – искренне удивилась Настя. – Ну надо же, а я и не знала. А что там еще есть интересного?

– Остатки жаркого, кажется, из баранины. Сыр в огромных количествах. Ты когда сюда заглядывала в последний раз?

– Да ну тебя, Коротков, отстань, – отмахнулась Настя. – Я хватаю кусок, который лежит поближе, быстро его съедаю и заваливаюсь спать.

– Вот кикимора, – Юра осуждающе покачал головой. – Лешка старался, готовил тебе еду, чтобы ты с голоду не померла, пока он в командировке, а ты ведешь себя кое-как.

– Не обзывайся, а то не дам раскладушку, будешь на полу спать. Ладно, вытаскивай суп, его и в самом деле надо съесть, а то Лешка обидится.

Ужин оказался неожиданно обильным и сытным, и Настя с Юрой, с голодухи разом впихнувшие в себя такое количество продуктов, уже не могли пошевелиться.

– Слушай, – с ужасом сказала Настя, – я, кажется, даже встать не могу. Обжорство – большой грех.

– Ну посидим еще за столом, куда спешить-то? – флегматично откликнулся Коротков. – Когда Лешка возвращается?

– Через три дня.

– Скучаешь?

– Я? – от такого предположения Настя даже сигарету из пальцев выронила.

– Ну не я же. Чистяков – твой муж, а не мой.

– Нет, не скучаю. Ты же знаешь, Юрик, я никогда не скучаю.

– Ни по кому? – недоверчиво переспросил он.

– Ни по кому. Я до противного самодостаточна. Ино-гда мне кажется, что мне вообще никто не нужен. Кошка, гуляющая сама по себе.

– Ася, а тебе не бывает страшно от твоей самодостаточности?

– Бывает, – усмехнулась она, – регулярно. Но я с этим борюсь.

– Каким образом?

– Уговариваю себя, что всему виной моя работа, которая отнимает столько времени и сил, что уже нет желания ни с кем общаться. И потом, у меня есть Лешка, который заменяет мне подруг, друзей и любовников, вместе взятых. Кстати, о друзьях. Мы с тобой забыли Стасову позвонить.

– Точно! – спохватился Коротков. – Растяпы мы. Сейчас уже поздно, наверное, неудобно беспокоить.

– Поздно? А который час?

– Половина первого.

– Тьфу ты, Юрка, вот вечно ты со своими философскими идеями голову мне морочишь. Ладно, утром позвоним. Пошли укладываться.

Она постелила Короткову на раскладушке и по законам гостеприимства предоставила ему право первому идти в душ. Забравшись в постель, Настя свернулась калачиком и устало прикрыла глаза, но сна не было. Мысли ее то и дело возвращались к Ире Терехиной, которая по воле злой судьбы осталась на всем белом свете совсем одна, хотя ее вины в этом не было.

– Нет, я не понимаю, – внезапно произнесла она вслух.

– Чего ты не понимаешь? – сонно отозвался Коротков, который уже успел задремать.

– Ничего не понимаю. Девчонка колотится изо всех сил, надрывается на четырех работах, и ни один человек не хочет ей помочь. Ведь были же у ее родителей друзья, так где они сейчас? Неужели время так сильно людей изменило? Я не понимаю, Юрик, куда делось сострадание, сочувствие, да обыкновенная жалость, наконец! Ну почему ни у кого сердце не дрогнуло? Я хорошо помню, как мы жили, когда мне было четырнадцать лет. И если бы, не дай бог, с моей семьей что-нибудь случилось, нашлось бы как минимум семей десять, которые помогли бы мне, поддержали. Я бы совершенно точно одна не осталась. И в интернат меня не позволили бы забрать. А сейчас что происходит?

– А то и происходит, что ты видишь на живом примере Терехиной. Деньги отравляют людей, Асенька. Весь цивилизованный мир живет с врожденным пониманием того, что у одних людей денег много и даже очень много, а у других их мало или совсем нет. Это нормальное течение жизни, и не надо по этому поводу психовать. А наши сограждане выросли с мыслью, что денег у всех должно быть одинаково мало. Поэтому когда вдруг привычное течение жизни у нас нарушилось, да еще так резко, психология не успела перестроиться. Виданное ли дело, когда у человека пенсия размером со стоимость единого проездного билета на городском транспорте. А у соседа три машины и два загородных дома, и за один поход в супермаркет этот сосед тратит на продукты три старушкиных пенсии. Что это может вызвать, кроме злобы, зависти, равнодушия к чужой беде и неоправданной жадности?

– Да, наверное, ты прав, – задумчиво сказала Настя. – Плюс ко всему отсутствие уверенности в том, что завтра все не отберут. Поэтому даже состоятельные люди не занимаются благотворительностью. Боятся, что завтра власть переменится, источник дохода прикроют, и стараются подкопить побольше, чтобы потом до конца жизни прилично существовать. И при всем этом ходит по городу некий человек, который живо интересуется матерью, сестрами и братом Иры Терехиной. Зачем, Юра? Откуда у него этот интерес? И почему он совершенно не интересуется самой Ирой?

– Слушай, ты меня замучила, – жалобно сказал Коротков. – У тебя всегда вопросы так интенсивно рождаются, когда спать надо? Найдем мы этого Николаева и все у него спросим. Потерпи.

– Извини, – виновато сказала Настя. – Спокойной ночи.

Она уже сейчас была уверена, что никакого Александра Ивановича Николаева они не найдут. Спасибо, конечно, что не Иванов Иван Петрович, но разница, в сущности, невелика.

* * *

Зоя была полной противоположностью Верочке. Неяркая, забитая, до тридцати семи лет просидевшая в старых девах, она беременность свою воспринимала как божий дар, а на него смотрела как на высшее существо – с немым обожанием и восторгом. И несмотря на то, что он был отцом ее будущего ребенка, называла на «вы». О законном браке она в отличие от энергичной и предприимчивой Веры даже не заикалась.

В работе с Зоей методика была другой, ей нужно было приходить на процедуры каждую неделю. Он строго следил за тем, чтобы обе женщины не столкнулись в его кабинете.

– Вы столько со мной возитесь, – робко сказала Зоя, одеваясь после процедуры. – Даже не знаю, как я смогу вас отблагодарить.

– Не говори глупости, – раздраженно буркнул он. – Это же наш общий ребенок, я должен заботиться и о тебе, и о нем. Как ты себя чувствуешь?