По рукам и ногам. Книга 1 - Анна Шеол

Я интуитивно расслабилась, позволив Ланкмиллеру вести самому, и он делал это уверенно, без колебаний. Пальцы надавили на мои бёдра, заставив прогнуться, и я втянула густой влажный воздух, чувствуя, как его член медленно входит в меня. Выдохнула, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Вот теперь он полностью во мне, и это… приятно? Я не знаю, это не должно быть приятно, ни на одном из уровней. Но Кэри замер, а я неожиданно для себя качнула бёдрами, подаваясь навстречу. Да что за…

Первые несколько движений были какие-то беспорядочные, потом Ланкмиллер задал постоянный ритм, и я честно старалась под него подстроиться, потому что знала: так будет легче. Дыхание всё учащалось, и постепенно выдохи начали перемежаться со стонами. Я кусала губы, прижималась щекой к прохладному кафелю, но сделать с собой ничего не могла. У меня не было контроля над ситуацией, вообще. Но это и хорошо. Пугающе хорошо. Абсолютная, исступлённо горячая эйфория затопляла с головой, так что от мыслей оставались пустые бессмысленные обрывки.

Уже немного позже, лёжа под одеялом в его кровати и бездумно уставившись в потолок, я сделала для себя два вывода.

Трахаться в душе здорово, и меня пугает такой поворот событий.

Кровать у Ланкмиллера была мягкая и большая, ты только раз касаешься её – и уже хочешь отдаться блаженству сна. На полу валялись махровые полотенца, отброшенные туда за ненадобностью. Сам Кэри сейчас лежал рядом, точно так же, как я, вперив взгляд в потолок. То ли отходил ещё, то ли размышлял о чём-то. Его близость эмоционально очень сильно выматывала меня.

Отвернувшись, я перекатилась на самый край кровати и негромко поинтересовалась оттуда:

– Так если грудь моя тебя не устраивает, зачем взял тогда? Вон сколько у тебя этих… своих…

– Отцовских, – мгновенно поправил Кэри, – он их всех сам выбирал, сам же подгонял под свои привычки и предпочтения. Ты единственная в полном смысле моя.

– Угу. И ты все два года ждал, пока Чейс Тейлор проиграется тебе в покер-шмокер, чтобы обзавестись своей?

– Я не играю в покер-шмокер, – Ланкмиллер, покосившись на меня, усмехнулся, – я просто дал ему денег в долг, вот и всё. Во-первых. А во-вторых, банально не доходили руки. Все эти два года ушли на то, чтобы разобраться с бизнесом. За это время гадюшник в доме завязался таким узлом, что теперь и не развяжешь.

Напряжённая атмосфера чувствовалась уже на пороге, когда ты ещё не успел посмотреть никому из здешних в глаза. Но меня удивило мужество, которое он нашёл в себе, чтобы открыто об этом сказать.

– Я не ждала, что ты признаешь поместье гадюшником… ну, сам.

– И я его часть. И ты ею станешь. Стоит только здесь пожить, весь воздух отравлен насквозь. Я оставил бы поместье насовсем. Но дела. – Ланкмиллер сообщал об этом будто и не мне, а потолку своему.

– Сексозависимость.

– Что?

– Сексозависимость, а не дела, – проворчала я, сжимаясь в комочек.

– Ну знаешь, такое иногда случается, если растешь в гареме, – с усталым смешком пояснил он. – Возвращаясь к твоему вопросу, почему я взял тебя. Мне нравится твоё тело. Твой голос, когда ты стонешь.

Господи, он говорит обо мне, как о вещи. И я почти не нахожу в этом ничего удивительного.

– А мне вот не нравится, – вдруг запальчиво проговорила я, к концу фразы едва успев прикусить себе язык.

– Что именно? – совсем без интереса лениво осведомился Кэри.

– Ты не нравишься. Своё положение. Рабство. Быть наложницей.

– Ты человек подневольный. – Ланкмиллер с такой интонацией это сказал, будто этот простой факт устраняет любые недомолвки, любые вещи расставляет на свои места. Я снова вспыхнула, ярче прежнего.

– И что же это объясняет, чёрт тебя возьми? Ты… ты вообще видишь во мне человека? Что ты обо мне знаешь, кроме… – Осеклась, потому что пересохло горло и внезапно перестало хватать воздуха, пришлось глотать его судорожно, сжимая в кулаке покрывало.

Но, кажется, я уже и так сказала достаточно. Гораздо больше, чем хотела. За короткую передышку разум остыл, и я поняла, чего мне будет стоить лишняя болтовня.

– Ну расскажи, – Кэри перекатился на бок и притиснул меня к себе, устраивая в объятиях, из которых я моментально попыталась выскользнуть. – Расскажи, что мне стоит о тебе знать.

– Не то чтобы я могла… – Давать заднюю после изобличительных речей было не очень красиво. Ну что ж, сама виновата. Нечего было распаляться, если не готова была с ним откровенничать.

– И как я должен это понимать? – не скрывая издевки, поинтересовался Ланкмиллер.

– Я не помню значительную часть своей жизни. Несколько лет как будто вымарали. Они исчезли, будто их и не было. – Это глубоко личное переживание. Темой, на которую я так ни разу ни с кем не говорила. Я выдала это сейчас только от беспомощности. В надежде, что мы как можно скорее уйдём от этого разговора.

Мучитель замялся, будто прикидывая, не вру ли я, а потом и вовсе уставился в потолок. Хотела бы я врать. Но в голову хоть колья вбивай до исступления, а белые пятна остаются белыми пятнами. Это так пугающе и болезненно, и ты не можешь сделать с этим ничего. Я думала, пройдёт со временем, но как бы не так.

– Поясни-ка чуть подробнее, будь добра, – наконец потребовал Ланкмиллер, поворачивая моё лицо так, чтобы его было хорошо видно.

– Я помню своё детство, но не очень хорошо, урывками. Здесь не о чем особо рассказывать. Много болела, зимой почти не выходила из дома, и единственным развлечением становились книги из местной библиотеки. Кажется, у меня была маленькая любящая семья, только отец и мать, больше никого. Их лица я помню размыто, только запахи остались. Пироги по праздникам, цветок на окне, школа. И в один день ты просто просыпаешься с разбитой головой в какой-то канаве, мокрый насквозь. Никого из них я больше не видела. Из полиции меня тогда передали в «Змеиный зуб», потому что, кажется, у них были на меня документы. Сам знаешь, что значит туда попасть. А оттуда меня уже выкупил Чейс за бесценок. Потом два года работы в бордель-кафе. Их я уже хорошо помню. Между этими двумя обрывками как будто прошло несколько месяцев или даже лет, не знаю. Когда в моей жизни всё стало так плохо? – Наружу из груди вырвался хриплый невесёлый смех. Оборвался резким выдохом за секунду.