Последняя жатва - Ким Лиггетт

Отогнув уголок одного из черных пакетов, я смотрю на урожай. Хэмми сейчас бегает по периметру пшеничного поля. На секунду у меня мелькает мысль – может быть, это он каким-то образом добрался до того теленка и затащил его в поле? – но я тут же выбрасываю это предположение из головы: после смерти отца наш беспородный пес ни разу не заходил в пшеницу, как будто она внушает ему страх.

Мы с отцом переехали в полях множество животных. Это ужасно, но такова уж фермерская жизнь. Как-то раз мы даже наткнулись на американского черного медведя. Мы тогда решили, что он, должно быть, попытался устроить себе берлогу, чтобы залечь в зимнюю спячку. Но вид погибшего новорожденного теленка выбил меня из колеи. И на то были охренительно веские причины.

Я стараюсь не видеть в этом скрытого смысла. Умничка говорит, что в этом и состоит моя проблема. Я постоянно пытаюсь всему найти объяснение, разобраться во всем до конца.

– Клэй? – кричит мама из кухни. – Пять минут, хорошо, дорогой?

От звука ее голоса меня передергивает. Она изо всех сил старается говорить, придавая своему тону жизнерадостность и беззаботность, но от него исходит такое отчаяние, словно еще чуть-чуть – и она попадет в Оукмур.

Я надеваю матерчатые трусы, натягиваю футболку. И в миллионный раз думаю о том, а не продать ли мне ферму. Некоторое время назад мистер Нили предложил за нее достаточно денег, чтобы мы могли уехать из города и поселиться где-то еще. Но мысль о продаже фермы вызывает у меня такое чувство, будто тем самым я предам отца, предам всю историю нашей семьи. Наши предки были не из тех ловкачей, которые захватили землю самовольно, как некоторые семьи в соседних округах. Мы не украли свою землю, разбив на ней лагерь заблаговременно, до начала земельной лихорадки, и спрятавшись в зарослях кустарника, как какие-нибудь говнюки.

Моя семья начала с самого места сбора желающих занять свободные земли и завоевала свой участок в честной гонке с участием лучших из лучших. И участок нам тоже достался лучший из лучших. Отец вечно шутил о том, что, когда наша семья отхватила эту землю, она исчерпала все отпущенное ей Богом везение. Либо все было именно так, прикалывался он, либо они заключили сделку с дьяволом. Но дело не только в истории нашей семьи, а еще и в том, что, если бы я согласился продать ферму, Умничка была бы безутешна. Она лелеет безумную мысль о том, что когда-нибудь сама будет управлять фермой. Нет, я не говорю, что ей это не по плечу – когда Умничка берется за что-то всерьез, она может сделать все. Просто я хочу для нее чего-то получше.

– Клэй? – снова кричит мама.

– Иду! – Я натягиваю чистые джинсы, надеваю фланелевую рубашку и хватаю школьный рюкзак. Времени на завтрак у меня не осталось, так что я хватаю немного жареного бекона, целую маму в щеку, ударяю открытой ладонью о ладошку Умнички и направляюсь к пикапу.

Открыв водительскую дверь, я обнаруживаю на пассажирском сиденье Джесс, положившую ноги в военных ботинках, купленных ею на распродаже излишков армейского имущества, прямо на приборную панель. Я сбрасываю ее ноги на пол.

– Номер не пройдет, Джесс. Поезжай на школьном автобусе вместе с Умничкой.

– Этот автобус мне осточертел. – Она вздыхает, устраиваясь на сиденье. – Ну, пожалуйста, Клэй. – Она хлопает ресницами, покрытыми густым слоем туши, и склеившимися, так что теперь они похожи на липкие черные перепонки.

Мне хочется сказать ей, чтобы она выметалась. Поездка на пикапе в город – это единственное время в моей жизни, когда я обретаю какой-никакой покой, потому что, ведя машину, могу врубить громкую музыку по радио и притвориться перед самим собой, будто ничего не произошло. Но я ее не гоню. Может быть, хотя бы на этот раз она захочет поговорить… и наконец откроет душу.

– Ладно. – Я искоса смотрю на нее и завожу двигатель своего «Форда». – Но носить это в школе ты не будешь. – Я снимаю с себя фланелевую рубашку и бросаю ей на колени.

Она надевает рубашку поверх своих топика на бретельках и чересчур короткой юбки, причем делает это с таким видом, будто это самое утомительное дело из всех, которые ей предстоят сегодня.

– Тебе надо подстричься. – Она громко щелкает жвачкой. – Если, конечно, ты не стараешься косить под девушку-серфингистку.

Я хватаю с приборной панели свою бейсболку и напяливаю ее как можно ниже. Раньше я стригся совсем коротко, чтобы было удобно играть в американский футбол, но я не стриг волос уже более года. Нет, это не какой-то там протест или что-то в этом духе. Просто руки не доходят. Нет нужды.

Мы доезжаем до конца нашей длинной грунтовой подъездной дороги, и какой-то чувак на новехоньком «Форде» F-150 с навороченными радиальными шинами, проезжая мимо, приветствует меня почтительным кивком. Местный. Большинство жителей нашего городка, стоит им посмотреть на нашу ферму, начинают ностальгировать. Они не видят, что старый амбар поедают термиты, не видят бесконечной череды пахот, севов и жатв, на которых мне придется вкалывать. Они видят только американский флаг, традиционный яблочный пирог и гребаного Джона Меллен кампа.

Когда мы выезжаем на Шоссе 17, Джесс начинает крутить ручку настройки радиоприемника.

– Мы оба знаем, что ты никогда не сможешь найти такой песни, которая пришлась бы тебе по душе, так какой же в этом смысл?

– А что, если я делаю это, чтобы вывести тебя из себя, мать твою? – огрызается она, затем выключает радио. Она знает, что я терпеть не могу тишину.

Вместо того чтобы пинком вышвырнуть ее из машины на обочину, я пытаюсь смотреть на время, проводимое мною с ней, как на ту часть военной подготовки, которая посвящена навыкам поведения в плену. Если меня когда-нибудь захватят в плен на территории противника, некоторые виды пыток мне будут не страшны.

Пока я собираюсь с духом, чтобы спросить, как у нее вообще идут дела, она опускает стекло на двери и закрывает глаза. Я начинаю гадать, о чем она сейчас думает, но не спрашиваю ее об этом.

Раньше я любил это время года – череда игр в американский футбол, запах горящих листьев, витающий в прохладном утреннем воздухе. Теперь же оно просто напоминает мне о том, что произошло. О смерти. Сегодня вечером как раз будет первая годовщина. Чтобы не забывать об этом, мне не нужен календарь. Я и так это чувствую, память об этом въелась в мои кости. Интересно, чувствует ли то же самое и Джесс.