8 ключей к целостности, наполненной надеждой - Донна Деномм

Внутри (в притворе) все становится еще более массивным и устрашающе неподвижным. Единственный звук – мои осторожные и тихие шаги по блестящей поверхности холодного полированного пола. Вокруг изысканная резьба, статуи – словно живые – и прекрасная мебель. За всем этим явно хорошо ухаживают: ни единой пылинки, соринки или мятой бумажки, которые могли бы испортить совершенство этого безупречного дворца. Я медленно крадусь дальше. Святилище украшают длинные ряды дубовых скамеек с красными подушками. Прочные цилиндрические колонны поддерживают высокий, тяжелый сводчатый потолок. Передо мной тот самый крест, который преграждал мне дорогу. Теперь, когда огонь потушен, я вижу фигуру Христа, беспомощно повисшую на нем, из его ран истекают крошечные капли крови.

Мое внимание привлекает внезапное движение, и я сразу понимаю, что здесь есть еще люди. Маленькая девочка стоит на коленях на ступенях алтаря, застыв на суровом холодном мраморе. Священник привычными движениями машет над ней священными символами, сосредоточенно совершая какой-то обряд. Скамьи пусты, не звучит хор праздничных песнопений… Похоже, это священный обряд, но где же все остальные? Я сжимаюсь, глядя, как священник берется за многослойное одеяние, украшающее его фигуру, и молча поднимает его. Мой взгляд прикован к происходящему, я сосредоточенно наблюдаю, как мельчайшие детали шитья медленно проходят мимо моих застывших глаз.

От осознания, что это я стою на коленях на алтаре, меня вновь охватывает ужас. Я – ребенок, наблюдающий, как священник намеренно поднимает сутану. Прямо перед тем, как у меня в расширившихся глазах ни с того ни с сего темнеет, я чувствую на затылке сильную руку, которая поворачивает мою голову лицом к фигуре передо мной. Последнее, что я помню, – мне открыли рот… Окутанная запахами ладана и мирры, я задыхаюсь.

А потом оказываюсь на спине, и холодный твердый камень безжалостно сдавливает мое маленькое сплющенное тельце. Что-то нависает над головой, но я не буду смотреть, потому что мне страшно это видеть. Вместо этого мой взгляд блуждает по теплым огонькам свечей, горящих по сторонам алтаря. С того места, где я беспомощно лежу, мне видны красные и синие стеклышки лампад, укрывающие крошечные огоньки с яркими желто-оранжевыми язычками. Синие (но только не красные) лампады меня успокаивают, в отличие от яростного сияния пламени, которое, похоже, окружает и удерживает меня своим теплом. Все, что происходит на холодном каменном полу, очень далеко от того, что я испытываю в этом пламени. Я остаюсь спокойной и невредимой, даже когда мое искалеченное тело лежит, скрючившись, на ступенях, ведущих к Иисусу.

Я уверена: священники понятия не имеют, что я спасена, иначе они никогда бы не позволили мне сбежать. Они убеждены, что завладели моим разумом и сердцем, но в действительности разорили лишь мою внешнюю девственную форму. До самой сути меня, до моей сердцевины им никогда не добраться.

Помню, как впервые привела своего сына Майкла, которому было тогда всего шесть лет, в огромное здание Публичной библиотеки в Итаке, штат Нью-Йорк, и обнаружила, что, взбираясь по огромным каменным ступеням, цепенею от страха и необъяснимой тревоги. Мир вокруг закружился в демоническом вихре, угрожая бросить меня на холодный, твердый и темный камень, и я так растерялась, что с трудом опустилась на собственный зад. «Мамочка, ну пойдем же. Я хочу посмотреть на книжки», – упрашивал меня Майкл, но я не могла и слова выдавить. А просто беспомощно смотрела на его милое личико, полное ожидания. Он потянул меня за руку: «Мамочка, пожалуйста. Пошли! » Я поднялась, потрясенная; хотя теперь я могла двигаться, душевная свобода осталась в прошлом. Я больше не знала, когда неожиданная волна тревоги накроет меня вновь, буквально поставив на колени. Майкл, не по годам развитый ребенок, научился помогать мне разбираться в моих воспоминаниях всякий раз, когда они всплывали на поверхность. «Мам, а ты сделай сначала одно дело, а потом переходи к следующему», – предложил он однажды, когда я в очередной раз впала в ступор на собственной кухне, застряв на жестком графике одной студентки из Лиги Плюща, которая к тому же была еще и матерью-одиночкой юного гения, обучавшегося в родительской школе для одаренных детей.

ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) – это тревожное, но и вполне обычное явление у тех, кто пережил сильную травму. Это когда «травмирующее событие переживается вновь и вновь через навязчивые мысли или тревожные сны, через повторяющееся ощущение, будто оно снова происходит в настоящем, либо через необъяснимое стремление вновь и вновь „теребить наболевшее“ в отношениях» [6 - Dr. Ana Mozol “Trauma and Dreams”, Dreamwork, Fall, 2010. ]. Д-р Ана Мозол продолжает, цитируя писательницу Джудит Херман, которая сказала, что «травматическим воспоминаниям недостает словесного выражения, повествования; скорее, они закодированы в виде ярких ощущений и образов» [7 - Judith Herman, Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence New York: Basic Books, 1992, p. 38. ].

Когда «отшелушивался» очередной слой моей травмы, я на время забывала о ее существовании, потому что часть меня сопротивлялась ее влиянию на мою жизнь. Теперь я припоминаю, что задолго до того паралича тревоги, который впервые поразил меня в Итаке, были невыносимые ночные кошмары. По иронии судьбы в то время я была Донной Лафферти, проживавшей на Плезант-стрит в Уэллсвилле, штат Нью-Йорк! И в Уэллсвилле не все было хорошо. Порой я просыпалась часа в три или четыре утра, охваченная, казалось бы, иррациональным ужасом. Часто звонила своей подруге Виктории, которая подробно обсуждала это со мной, не требуя от моих речей никакой разумности. Она болтала о чем угодно, словно это происходило в три часа дня. А вот ее муж был менее понимающим и часто задавал вслух вопрос, какого… эта сумасшедшая баба опять звонит среди ночи. В тех редких случаях, когда мне удавалось справиться хотя бы с одним таким эпизодом самостоятельно, я делала это, направляя сознание в какой-нибудь яркий цвет на картине, висящей на стене. Особенно успокаивающим оказывался синий.

Ночные кошмары были отнюдь не первым проблеском раны, упрятанной глубоко в моих бессознательных воспоминаниях. Как это часто бывает с тем, что мы считаем своими «главными» проблемами, жизнь предоставила мне идеальные обстоятельства, чтобы я глубже погрузилась в трудности, с которыми мне предстояло столкнуться и в конечном итоге справиться, – в те, которые были родом еще из детства, из тогдашнего эмоционального, сексуального и религиозного надругательства. Одним из таких поворотных событий оказалась ситуация, когда меня подростком похитила опасная шайка.

Моя тщедушная, маленькая фигурка завязывается узлом: я зарываюсь головой в грубую ткань своих джинсов, возя дрожащими ногами туда-сюда, не в состоянии унять эту трясучку. Я свернулась плотным клубком на узком пространстве заднего сиденья «импалы-шеви» 63-го года, мчащейся с огромной скоростью. Мои длинные прямые волосы прикрывают меня от света, но больше ни от чего, и в этой добровольной темноте я дрожу от сильного страха, с ужасом понимая, что не могу убежать. Вокруг машины оглушительно трещат выстрелы…