Когда боги смеются - Александра Маринина

Ему казалось, что он говорит убедительно и логично и сейчас Рубцов улыбнется, похлопает его по плечу и скажет: «Ты прав, Вася, что-то я перемудрил с перепугу. Забудь об этом, давай лучше отбивную есть, а то остынет». Но Рубцов почему-то этого не сказал. Глаза его стали еще светлее и холоднее, словно внутри головы выключили отопление, и казалось – еще несколько секунд и все лицо его подернется инеем.

– Ты меня действительно не понимаешь или не хочешь понимать? – спросил Рубцов. – Если ты не понимаешь, то я тебе объясню попроще, подоступней. Евгении уже девятнадцать лет, я делаю все возможное, чтобы контролировать ее поведение, но я не в состоянии быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки. И вот выясняется, что в тот момент, когда меня не было рядом, она познакомилась с каким-то странным типом, который теперь пишет ей странные письма с более чем странными признаниями. Более того, он утверждает, что никому не позволит говорить о ней плохо. Кто это, хотел бы я знать, плохо отзывается о моей дочери? Что это за круг общения, о котором я ничего не знаю? Евгения уверяет, что не понимает, о чем идет речь, и из этого могут быть только два вывода: либо она лжет, либо у автора этих писем не все в порядке с головой. Я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы допустить, что она может так лгать. Я уверен, что ее поклонник – сумасшедший, потому что только сумасшедшие могут сегодня, в конце двадцатого века, писать письма практически незнакомой девушке. Он знает, где живет моя дочь, и где гарантия, что он не захочет сблизиться с ней? Где эта гарантия, я тебя, Вася, спрашиваю? И я не хочу сутки напролет проводить в тревоге, опасаясь, что Евгения может стать жертвой маньяка. Я пытался поговорить с ней, вразумить, напугать, но она и слышать ничего не хочет, она не верит в то, что этот парень – псих, она полна дурацких романтических мечтаний и идиотских представлений о большой любви. Она не станет проявлять осторожность, если снова встретит его на улице. Поэтому я хочу, чтобы ты его нашел и убрал куда-нибудь подальше, в тюрьму, например. Я ясно объясняю?

– Вполне, – буркнул Сурин, – как для полных идиотов.

– Для полных идиотов я объясняю по-другому, – надменно улыбнулся Рубцов. – А для тебя персонально добавлю еще кое-что на тот случай, если ты не хочешь меня понимать. Ты, Васенька, всегда должен стремиться к тому, чтобы понимать меня как можно лучше. Это в твоих интересах, и я буду очень удивлен, если вдруг окажется, что ты этого не знаешь. Но ведь ты это знаешь, правда?

– Знаю, – процедил сквозь зубы Сурин, не поднимая глаз от отбивной, которая еще десять минут назад источала такой аппетитный аромат, а теперь казалась просто тошнотворной. – Давай письма, я подумаю, что можно с ними сделать.

Рубцов протянул ему плотный белый конверт.

– Ты не подумаешь, Васенька, что можно сделать, а сделаешь все, что можно. Найди человечка, который займется этим, я оплачу его работу. Только человечек должен быть толковым и достойным доверия.

– О каких деньгах я могу с ним говорить? – спросил Сурин.

– О любых. Работа должна быть сделана. Меня устроит любой результат, лишь бы он соответствовал реальности, а не был плодом наглых фантазий, ты понимаешь меня? Я даже готов услышать, что Евгения обманывает меня по-крупному, что у нее завелась какая-то компания, о которой я ничего не знаю, и в этой компании кто-то имеет основания плохо отзываться о ней. Но я должен знать правду.

«Правду, правду, – злобно думал Сурин, возвращаясь на службу. – Правду ему подавай, правдолюбец хренов! Из-за его любви к правде я теперь должен задницу рвать в поисках опера, который возьмется поработать с этими письмами. Конечно, хорошо, что Рубцов платит за работу, за деньги-то человека легче найти, но ведь в этом деле не каждый сгодится. Толковый и достойный доверия! Где ж его взять, такого распрекрасного? »

Однако к вечеру в помутневшей от жары и ежедневной служебной текучки голове Сурина забрезжила идея. Истины ради следует заметить, что идея не самостоятельно забрела в его голову, а была подкинута сведениями из справки о работе подразделений уголовного розыска за прошлый год. В этой справке наряду с прочими упоминалось запутанное и прогремевшее на всю Москву дело об убийствах, при совершении которых преступник оставлял рядом с трупами какие-то игрушки. В справке упоминались и фамилии особо отличившихся оперативников – подполковник Каменская А. П., капитан Доценко М. А., старший лейтенант Зарубин С. К. Каменскую Сурин сразу отбросил – подполковник, да еще с Петровки, ну ее, связываться с такой. Выбирая же между равно неизвестными ему М. А. Доценко и С. К. Зарубиным, Василий Никанорович без долгих раздумий отдал предпочтение Зарубину. Во-первых, самый молодой (судя по званию) и, стало быть, как все молодые, нуждается в деньгах, взятками и поборами еще не успел нахапать столько, чтобы надолго хватило, во-вторых – без лишнего гонора (раз трудится в округе, а не на Петровке), а в-третьих – достаточно толковый, сумел проявить себя в таком сложном деле. Мнения о моральном облике работников уголовного розыска Василий Никанорович был весьма невысокого, впрочем, мнение это распространялось на всех без исключения сотрудников системы МВД и опиралось на богатый, в том числе и собственный, опыт. Главным же преимуществом неведомого пока еще С. К. Зарубина было то, что служил он не где-нибудь, а в том самом Центральном округе Москвы, на территории которого как раз и проживал Рубцов. То есть имелась прямая и абсолютно оправданная возможность обратиться к Зарубину, не обнародуя связь Рубцова с Суриным.

Выяснить номер служебного телефона Зарубина большого труда не составило, куда сложнее было объясняться по этому поводу с Рубцовым.

– Тебе нужно, чтобы еще один ушлый мент знал о наших отношениях? Позвони Зарубину, договорись о встрече, изложи свое дело. Он тебя в любом случае не отфутболит, зачем ему на своей территории проблемы с психом, который пристает к девушке, – говорил он вечером Рубцову по телефону. – Давай завтра встретимся, я верну тебе письма, и пойдешь к нему сам.

Против ожиданий, Рубцов воспринял такое предложение довольно спокойно, хотя Сурин знал, что спокойствие это, как правило, оказывается обманчивым. Но как бы там ни было, Рубцов согласился, и у Сурина камень с души свалился. Зря он вчера так переживал, вот все и обошлось.