Фантом памяти - Александра Маринина

Но сегодня, после встречи с Борисом, я вдруг понял, что не хочу, чтобы на меня смотрели с жалостью и недоумением, так же, как я сегодня смотрел на него. Я не хочу, чтобы меня считали «хромым на голову». И не хочу, чтобы мое обрюзгшее тело терпели и прощали только потому, что над ним возвышается голова, доверху набитая обаянием и талантом. Никогда прежде подобные мысли меня не посещали.

Решено, завтра же я потребую, чтобы меня проконсультировал спортивный врач и назначил разрешенную дозу физических нагрузок. А сегодня пойду посмотрю на их хваленый тренажерный зал. Раз уж я все равно здесь отсиживаюсь, то надо этим воспользоваться.

И еще: хватит изображать затворника. До сегодняшнего дня завтрак, обед, полдник и ужин мне приносили в палату. С завтрашнего дня начну питаться в общей столовой, иначе мне грозит полная утрата навыка общения с незнакомыми людьми.

ГЛАВА 4

«Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней. Если не можешь восстановить свое место в окружающем мире, создай его заново. Кого – его? Мир? Невозможно. Он таков, каков есть. Речь может идти только о создании своего места. О его формировании и укреплении».

Мысль казалась мне вполне конструктивной, и зародилась она в моей голове к концу первой недели интенсивных занятий по приведению в порядок собственного бренного тела. За эту неделю я еще раз перечитал обе книги – «Время дизайна» и «Треугольный метр» – и не открыл ничего для себя нового, кроме того, что написаны они очень недурственно и читаются с неослабевающим интересом. Заодно мне удалось набрести на одно, на мой взгляд, довольно толковое соображение: мне нужно было собирать материал для «Треугольного метра», а это означало, что я, как и всегда, как минимум на три-четыре месяца погружался в среду. Искал риэлторскую фирму, которая согласилась бы выделить мне уголок в своем офисе и терпеть мое присутствие и бесконечные дурацкие вопросы. Разумеется, и речи не было о том, что я там обзавелся друзьями, это не мой стиль. Но я же общался с этими людьми, причем ежедневно, и если какое-то событие существенно выбило меня из колеи, они должны были заметить перемену в моем настроении. Правда, радоваться этой идее мне пришлось недолго, от силы минут пять, ибо я быстро сообразил, что сидеть в фирме должен был весной прошлого года, летом и осенью я уже писал книгу, собираясь в январе сдать ее в издательство, а обещание, данное дочери, имело место именно осенью, то есть уже после того, как я перестал общаться с торговцами недвижимостью. Однако даже в разрушенной надежде всегда прорастает новое зерно: в январе я сдал книгу, а дальше что? Без дела сидел, что ли? Не похоже на меня. Наверняка я начал над чем-то работать, может быть, уже подыскал себе место предстоящего «погружения», и вот там-то и следует поискать сведения о моем поведении и душевном состоянии.

С другой стороны, я обещал матушке начать писать книгу о Верочке, а для этого мне никакого погружения не требовалось, о жизни сестры я и так все знал. Так начал я книгу или нет? Судя по словам мамы, пока что все дело ограничивалось только обещаниями, иначе она выложила бы передо мной наброски и предварительные наработки как козырную карту. Так что же я делал целых три месяца, закончив «Треугольный метр»? Баклуши бил? Маловероятно. Только Муся может мне ответить, но она по уши занята канадским «безумцем», и у меня не хватает наглости звонить ей и требовать внимания. Ведь такой разговор – не на две минуты, а она постоянно рядом с гостем, синхронит для него. Ничего, подожду еще немного, «безумец» отвалит на свою историческую родину, и у Муси будет достаточно времени для неторопливого и долгого разговора со мной.

Однако с каждым днем стремление восстановить память и, следовательно, окружающий меня мир становилось все слабее, уступая место замечательной идее выстроить свое место в этом мире заново. Почему я должен беспокоиться о том, не испортил ли я отношения с тем или иным человеком? Не стану я тревожиться об этом, куда проще забыть о нем и перестать с ним общаться. Сделать вид, что такого человека в моей жизни вообще не было. Или, наоборот, выбросить из головы подозрения по поводу того, что я кого-то обидел, и вести себя как ни в чем не бывало. Ведь ежели я сам не помню своего свинского поступка, то какой резон на меня обижаться?

Логики в таком подходе было маловато, и я это отчетливо сознавал, однако на уровне эмоций испытывал сильный соблазн поддаться. Интересно, как отреагирует матушка, если я ей заявлю: «Я не помню своего обещания написать книгу о сестре, и поэтому не буду ее писать. Я не могу выполнять обещания, которых не помню и за которые не отвечаю. В моем нынешнем состоянии слова «не помню» синонимичны словам «этого не было». Наверное, в ответ я услышу, что Верочка никогда так себя не повела бы и почему господь забирает к себе самых достойных, а всякая безответственная мразь продолжает коптить небо. Под безответственной мразью в данном контексте подразумевался бы, естественно, я. Апофеозом могла бы стать фраза, которую мне приходилось уже слышать: «И почему умерла она, а не ты? ! Уж Верочка нашла бы способ увековечить твою память и успокоить мать». Конечно, мама была не в лучшем душевном состоянии, когда произносила такое, но мне-то от этого не легче, ведь я это слышал и помнил, эти слова оседали на дно души и постоянно зудели и пульсировали, как гноящаяся ранка. Вообще-то моя Ольга Андреевна человек деликатный, но не от природы, а от ума, от понимания, как надо себя вести в приличном обществе. Однако, выведенная из состояния душевного равновесия, она нередко позволяла себе такое, что, не будь я ее сыном, – хлопнул бы дверью и навсегда прекратил бы всякие контакты с ней.

И тем не менее, чем больше времени проходило с того момента, когда я столь неосмотрительно вышел поздним вечером в больничный парк, тем менее реальным казался мне звук выстрела. Выстрел – то единственное, что на уровне здравого смысла не позволяло махнуть рукой на амнезию. Я должен все вспомнить или восстановить искусственным путем, чтобы понять, кому я мог насолить или помешать и кто пытается меня убить. Но если оставить неудачное покушение за рамками рассуждений, то ничто не мешает мне плюнуть на коварную память и на эти несчастные два года, которые на поверку оказались не таким уж катастрофически большим сроком, чтобы из-за них стоило так напрягаться и ломать копья. Ну не помню – и не помню, и хрен с ним со всем. Буду жить дальше. И, вполне вероятно, буду жить по-другому. Чем плохо? А переживания человека, в голове которого таинственные биохимические процессы растворили, как серной кислотой, почти два года жизни, – прекрасный материал для следующей книги. И погружение имеется в полном объеме, осталось только интригу соорудить.