Дорога - Александра Маринина

– Ничего себе! – присвистнул Камень. – И как это сказалось на семейном бюджете Романовых?

– Да плохо сказалось, ясен перец. Люба начала со страшной силой на всем экономить, но ведь на детях экономить нельзя, им фрукты нужны, соки разные, одежда, они ж растут не по дням, а по часам, значит, надо экономить на себе и на муже. Вот где уроки Анны Серафимовны пригодились! Люба-то моя из ничего конфетку может сделать, никто сроду не догадается, что такой шикарный стол на три копейки накрыт. В общем, с питанием она кое-как выкручивалась, а вот чтоб кофточку себе новую купить или даже колготки – это нет. Зашивала и старые донашивала. Кстати, я посмотрел, как она колготки зашивала, – чуть с ветки не рухнул! Знаешь, чем она шила?

– Ну, чем? Иголкой, наверное, чем же еще.

– Да это понятно, что иголкой! А в иголке-то что?

– Ну, нитка. Чего ты привязался? – огрызнулся Камень.

– Щас! Нитка. Не нитка, а волос. Она волос у себя из головы выдергивала и в нитку вдевала, получается тонко, и цвет подходящий, ничего не видно, если аккуратно зашивать. Представляешь?

– Нет, – честно признался обалдевший Камень, – не представляю. А что, нельзя было тонкие нитки купить? Это тоже дефицит?

– А то! В те времена в СССР почти все было дефицитом. Толстых ниток навалом, а тонких, чтобы колготки зашивать, – наищешься. С продуктами тоже беда, самые простые в магазине есть, а как что получше – так только по блату или в пайках. Колбаса на прилавке только вареная, копченых и особенно сырокопченых не достать, сыра два сорта, да и то не каждый день, в общем, караул. Майонез в баночках за тридцать шесть копеек – и тот не купить просто так, надо ловить, когда выбросят.

– Куда выбросят? На помойку?

– На какую помойку, лопух ты палеолитный! На прилавок выбросят. Это термин тогда такой был – выбросить. Значит, продавать.

– Ах вон чего, – протянул Камень. – Так и говори.

– Я и говорю. Хорошо еще, что у Любы на заводе пайки хорошие давали, и у Родислава в Академии тоже, но самые лучшие пайки были в Министерстве, где Головин служил. Он все время дочери продукты подбрасывал. И вообще, после смерти жены он полностью сосредоточился на двух вещах: на службе и на семье дочери. Звонит по три раза в день, про все спрашивает, все вызнает, всем руководить пытается. Задушил прямо своей любовью, продохнуть невозможно. Люба, конечно, радуется, что отец в депрессию не свалился, но, с другой стороны, она от такого тотального контроля давно уже отвыкла. Ну, одним словом, ничего, как-то все устаканилось, хотя Люба все время в страшном напряжении: вдруг отец заметит, что с деньгами что-то не то. Она же знает, какой он глазастый и памятливый, она до сих пор не забыла, как просила у отца пятнадцать лет назад билет в театр для Андрея Бегорского и оказалось, что Николай Дмитриевич прекрасно знает Андрея понаслышке и даже помнит, что тот увлекается шахматами, хотя самого Андрея ни разу в глаза не видел. В общем, боялась она ужасно. У него память-то отличная и глаз приметливый, он же не мог не замечать, что дочь за несколько месяцев ни одной обновы ни мужу, ни себе не купила. Так она знаешь что делала? То и дело просила у Аэллы какую-нибудь тряпочку, якобы ей куда-то там надо и надеть нечего, надевала при отце, а потом возвращала Аэлле. Так и выкручивалась. Значит, Лиза родила девочку в конце июля, лето прошло, осень, советские войска вошли в Афганистан, наступил восьмидесятый год, зиму перезимовали, весна наступила, а там и май месяц, когда у маленького Николаши день рождения. Вот тут-то все и случилось.

– Что случилось? – встрепенулся Камень.

– А все, – загадочно ухмыльнулся Ворон. – Наступил день, который перевернул всю их жизнь.

* * *

В эту ночь Родислав Романов очень нервничал, возвращаясь от Лизы, – с вечера раскапризничалась маленькая Леля. Конечно, родители сами виноваты, не надо было брать ее с собой в кино, но девочка так просила взять ее, она так не хотела оставаться дома в субботу вечером, когда не нужно делать уроки – в младших классах уроки на понедельник еще не задавали, давая малышне возможность от души отдохнуть в выходной. Люба и Родислав собирались посмотреть новый фильм Андрея Тарковского «Сталкер», о нем много говорили те, кто уже видел картину, и кинофильм шел как раз в ближайшем кинотеатре. Леля готова была разрыдаться от обиды, что ее в субботу вечером оставляют дома одну – Николаша убежал с друзьями по своим мальчишеским делам, – и пришлось взять ее с собой.

Уже во время сеанса Люба почувствовала, что они с мужем совершили ошибку. Не надо было брать ребенка на такое серьезное и страшное кино. Мрачные пейзажи, странная девочка с повязанной платком головой, обладающая необычным даром, трагические переживания героев, загадочные слова персонажей – все это оказало на Лелю сильное воздействие. Сперва она была задумчивой, потом стала подавленной, а к тому моменту, когда Люба стала укладывать ее спать, Леля заявила, что боится, что у нее перед глазами все время стоит та странная девочка в платке, которая может взглядом двигать стакан, и еще кучи мусора и огромные куски колючей проволоки. Девочка в конце концов уснула, но Люба несколько раз заходила в детскую и видела, что сон у малышки беспокойный, она ворочается и постанывает.

– Может быть, ты можешь сегодня не ездить к Лизе? – робко спросила она мужа. – Я боюсь, Лелька в любой момент может увидеть во сне что-то страшное, проснется и прибежит к нам, а тебя нет.

– Я не могу, Любаша, – виновато произнес Родислав. – Я ей обещал приехать и дать немножко отдохнуть, она ведь совсем не спит из-за Дашки. У Лизы уже руки отваливаются все время носить девочку, а она успокаивается только на руках. Пойми меня.

– Конечно, конечно, – вздохнула Люба.

– Я постараюсь вернуться пораньше, – пообещал он.

– Спасибо.

Но вернуться пораньше не получилось, он смог вырваться от Лизы только в три часа ночи, когда десятимесячная Даша наконец угомонилась. Ночные дороги были пустынны, и на своих новеньких «Жигулях» Родислав быстро домчался от дома на улице Маршала Бирюзова до своего дома на Юго-Западе Москвы.