Дама чужого сердца - Наталья Орбенина

Постепенно эти события стали повторяться с заурядной периодичностью и потеряли свою остроту и новизну. Соломон снял для Фаины квартиру для временного пребывания, дабы не утруждать себя поиском убежища для возлюбленной в самый неподходящий на то момент. Юлия росла под присмотром Фаины, нехотя посещала гимназию и незаметно для всех повзрослела. То, что дочь выросла, первой заметила Раиса Федоровна в один из очередных своих набегов домой.

– И что это за уродливое платьице на тебе нынче? Неужто тесно? В груди? И коротко, неприлично коротко!

Она распахнула девичий гардероб и ужаснулась.

– Святые угодники! Да в таком отрепье клошары в Париже постеснялись бы ходить!

Она перевела на потупившуюся дочь сердитый взгляд.

– И прическа у тебя нехороша, и волос тусклый, глаза мутные, лицо бледное. Ты что, и вовсе из дому не выходишь? У тебя до сих пор нет поклонников?

Юлия покачала голова, отчаянно желая, чтобы этот несносный и унизительный допрос закончился как можно скорей. Невозможно было объяснить мамаше, что все чувственное, притягательное, женственное вызывало у Юлии скорей отторжение, страх, внутренний протест. Мать, с ее низкопробным кокетством увядающей соблазнительницы. Фаина, с ее вызывающей плотской красотою, разрушившая жалкую семейную гармонию их дома. Юлия никогда не чувствовала собственной женской сущности, своей плоти. Она сторонилась всего того, что дал ей Создатель. Плоть и грех стояли рядом в ее сознании, ибо рядом тут же в доме этот грех радостно и бесстыдно царил и правил бал. Нет, она никого не осуждала. Ей и в голову не приходило осуждать блудливого Соломона, которого она приучилась называть только по имени. Или эгоистичную мать, к которой она не чувствовала ничего, никакого подобия дочерней теплоты или любви. Нет, она просто жила рядом, но без них. Может, только чуть ближе к Фаине, этому воплощенному греху, обернувшемуся для одинокой детской души единственным теплом и утешением.

– Соломон, ты иногда смотришь на свою дочь? – грозно вопрошала Раиса Федоровна вечером за семейной трапезой.

– А что случилось? – последовал настороженный ответ.

– Ничего особенного, просто она выросла и стала взрослой.

– Возможно, – пожал плечами отец. – Но я не заметил этого.

– Разумеется, – рассмеялась жена. – Ваше зрение видит только женщин особенного устройства и предназначения.

Юлия сжалась в комок, не стала дожидаться следующего акта дурно поставленной пьесы и юркнула к себе. Заперла дверь и бросилась к своей отдушине – заветной тетради. Несколько мгновений раздумий, и перо летит по бумаге. И вот уже ее нет в этом пакостном мире. Иные персонажи, иные лица, слова, чувства. Создается другой мир, и она царит в нем. Там все свершается по мановению ее пера! Она волшебница, она Богиня!

Через несколько дней случилось так, что неуемная Раиса Федоровна устроила в комнате дочери инспекцию и обнаружила потайную тетрадь. Юлии, по счастью, не было дома.

– Соломон! – загремел грозный голос на всю квартиру. – Ты и впрямь слеп и глух. Посмотри, что я обнаружила у Юлии!

– Неужто непристойные картинки? – съязвил муж. – Коли она выросла, значит, пора и жизнь постигать.

– Ей не надобно неприличных картинок, она их видит каждый день в своем доме!

– Ах, ну конечно, я – злодей и развратник. Вы же сама добродетель. Отчего бы вам тогда не подать девице пример и не взять с собой? К примеру, на очередное богомолье. Вы ведь, как я полагаю, поедете помолиться и очистить душу? – Супруг откровенно издевался над разъяренной женой. Вот еще! Вздумала воспитывать дочь, которой сама же и предоставила расти, как той вздумается.

– Хватит, полно. Прочтите, – она швырнула мужу тетрадь. – Вам, с вашими талантами, эта галиматья придется по нраву.

«Галиматья» поразила опытного издателя. С трудом дочитав рукопись до конца, не веря, что это написала его собственная дочь, Соломон с ревом быка бросился к Юлии, как только она переступила порог квартиры.

– И ты молчала? – он потрясал рукописью. – Сколько ты это писала? Почему я ничего не знал?

Юлия от неожиданности и смущения прислонилась к стене и чуть не упала.

Через два месяца в журнале Иноземцева «Словеса» вышел первый роман Юлии, и она тотчас же сделалась новой столичной модой у читающей публики.

Глава четвертая

Лето 1906 года

Фаина все же встала с постели, хоть ей и не хотелось. Нега сковывала ее полные члены, она лениво, точно большая кошка, прошлась по спальне, позевывая и вздыхая. Из столовой доносились утренние звуки. Бряцанье приборов, торопливая поступь горничной, видимо, несущей горячий кофе. Тяжелые шаги хозяина дома. В душе разливалось привычное тепло устоявшейся и спокойной жизни. И вдруг что-то укололо внутри, в глубине, как будто щелкнуло. Что, что? Тревожно забилась мысль. Что же такое промелькнуло давеча, что-то нехорошее, тревожное, неочевидное, но опасное? Фаина остановилась и схватилась руками за виски. Да, разумеется. И вчера, и до этого, она заприметила нечто новое в глазах Соломона Евсеевича, едва уловимое, почти незаметное. Исчезло горение, накал, истовый трепет. Она больше не сводит его с ума? Не волнует до потери сознания?

О нет, господи, нет, нет! То есть Фаина, разумеется, понимала, что по прошествии лет страсть утихает, любое тело стареет и перестает быть предметом вожделения, но почему-то полагала, что ее минует чаша сия и она в глазах своего божества навеки останется прекрасной, а их любовь из чувственной и страстной, присущей скорей молодым и пылким, перейдет в спокойное и полноводное существование двух единых душ и тел. И он женится, наконец, на ней, и прогонит прочь эту немыслимо гадкую женщину!

Фаина тяжело опустилась на кровать. Надо успокоиться и понять, что произошло. Страшные подозрения змеей заползали в сердце и не давали мысли родиться. Новые натурщицы, молодые и чувственные, точно такие же, как и она семнадцать лет назад. Да-да, наверное, именно это стало ее тревожить. Соломон вдруг снова обратился к мольберту и кисти, которые давно были заброшены в чулане. Она сама, как в давние времена, позировала ему, но он остался недоволен, и через несколько дней три милые незнакомые барышни в нарядах прошлого века чинно восседали кругом, образуя живописную картину. Фаина сама рассаживала их, поправляла кудри и кружевные воротники, складки платьев. Прошло несколько сеансов, и работа снова оказалась закрытой холстом и задвинутой в дальний угол мастерской. Фаина не придала значения этим событиям, но только теперь вдруг у нее поселилось тревожное предощущение надвигающейся катастрофы. Как смотрел Соломон-художник на молоденькие лица, руки, плечи! Она больше не вдохновляла его, он искал новые объекты для своего творчества. Или для своей новой страсти?