Ревущая Тьма - Кристофер Руоккио

– Сам готовил? – поинтересовалась Валка у Хлыста, накладывая лапшу из золотистого керамического блюда на тарелку.

– Нет, – печально произнес ликтор. – В основном Паллино. Я только помогал.

– Парень чересчур скромничает! – ответил одноглазый мирмидонец. – В этот раз он сам жарил мясо и смешивал соус для пасты, а я только нарезал да приглядывал за ним.

Валка усмехнулась, с вежливой улыбкой передала блюдо Джинан и покачала головой.

– Что? – заметив это, спросил Паллино.

– Вы никогда не перестанете меня удивлять, saichdattr. – Это слово означало всех, кто сражался на арене колизея. – Сложно поверить, что имперский солдат может оказаться столь искусным поваром. – Она подняла бокал, как при тосте.

– Не сочтите за бестактность, доктор, но и вы не отвечаете моим представлениям о тавросианских колдунах, – ответил тем же жестом Паллино. – С такой бабушкой, как у меня, сложно было не научиться готовить. Она сгорела бы со стыда, если бы хоть один ее nipote не сумел сварить толковый обед.

– Nipote? – удивилась Джинан. – Ваша бабушка была джаддианкой?

Паллино наморщил лоб, принимая у нее блюдо:

– Нет, не думаю. Моя семья жила на Триесте с незапамятных времен. За пятьсот с лишним лет я был единственным в моей деревне, кто пошел служить в легионы. Все знали, что никогда больше меня не увидят, но моя старая nona мной гордилась. Ее внук отправился сражаться за императора. Она была очень набожной.

– Но это джаддианское слово, – сказала Джинан. – Возможно, мы состоим в дальнем родстве.

Одноглазый солдат пожал плечами, бесцеремонно накладывая себе пасту.

– Все может быть. Может, кто-то из ваших людей поселился на Триесте по пути из старой-старой Империи. Может быть, может быть. – Он опустил блюдо. – Спросите его величество, он у нас увлекается всяким таким.

Я вздрогнул и едва не выронил вилку. «Его величество» кольнуло меня в самое сердце. Так звал меня Гхен, остальные переняли эту привычку. Теперь, когда Гхена не стало, это прозвучало почти святотатственно. Я осторожно опустил вилку:

– Это возможно. Сейчас сложно отследить пути миграции, и о твоем мире, Паллино, мне мало что известно, но вероятность есть. – Я произнес это, глядя в тарелку, на сочный кусок имитированной говядины рядом с макаронами в красном соусе. Спохватившись, я глубоко вдохнул и выпрямился. – Извините, я… – Я взял кубок – с водой, не вином – и покрутил в руках. – Я хотел бы кое-что сказать.

Как и на совете, все тут же обернулись ко мне, но в этот раз смотрели с теплотой, не обжигая холодом.

Вокруг были те, кого я считал друзьями и кто считал другом меня. Хлыст, на моих глазах превратившийся из мальчика в мужчину, из побежденного в победителя. Паллино, который был нам обоим вроде отца или неотесанного старого дядюшки. Рядом с ним – Элара, моложе и спокойнее Паллино. Ее непринужденная улыбка и смех остались в моей памяти на долгие годы. Джинан и Валка, что были для меня ценнее, чем все золото Авалона, – пусть и заплатил я за это больше любого императора. Мои друзья. Моя семья. Не по рождению, но по желанию. Не хватало только Сиран – она служила на «Мистрале» и не смогла присоединиться к нам.

И Гхена, который умер.

– Я не знал, что сказать, – начал я, запинаясь так, как знакомый всем Адриан Марло никогда не запинался. – По правде говоря, до сих пор не знаю. Но сегодня за нашим столом – свободный стул, и он останется таковым навсегда. – Я был не в силах смотреть друзьям в глаза и сосредоточился на собственном отражении в яркой панели на стене за Хлыстом и Паллино. – Он погиб столь же храбро, как и жил. Голыми руками разорвал двух чудовищных врагов. Это я послал его вниз на поиски выхода. Он не спорил с моим решением, хотя, Земля знает, наверняка бы мог. Но он пошел…

Я лукавил. Гхена погубил обман. Обман и трусость. Его застрелил в спину прикинувшийся другом Крашеный, пока Гхен боролся с ужасными СОПами. Я слукавил, чтобы возложить вину на себя.

– Мне стоило быть расторопнее, – сказал я. – Если бы я отправился с ним…

– Так, Адр, – перебил меня Хлыст, единственный среди присутствующих, кто сам участвовал в этих трагических событиях. – Ты ни в чем не виноват. Гомункул все равно убил бы Гхена после того, как захватил тебя. Ты не мог ему помешать.

Я грустно улыбнулся, но не стал настаивать, что виноват, лишь покачал головой:

– Гхен был хорошим человеком. Не всем нравился с первого взгляда, но если уж нравился, то навсегда. – Передо мной встало его смеющееся лицо: сначала – в антураже колизея, затем – в сумраке кабинета Крашеного. Я так сжал руку на кубке, что костяшки пальцев побелели. – Он пожертвовал жизнью ради нас. Не он один, но он был нашим другом. Моим другом.

Я нашел силы взглянуть на Паллино и Элару. На Хлыста. Кубок, когда я его поднял, показался мне неизмеримо тяжелым. Как будто в нем была вся содержащаяся в человеческом теле кровь, а не вода.

– За Гхена. Мы больше никогда его не увидим.

– За Гхена! – воскликнули остальные.

Читатель, сложно найти слова для мертвых, когда ты не религиозен. Нельзя сказать, что покойный отправился в лучший мир, что теперь он счастливее, – хотя, возможно, порой умереть лучше, чем страдать в нашем мире. Нельзя помолиться, можно разве что зажечь поминальную лампаду и отправить ее в небо. Прошло много времени, прежде чем мне удалось попасть в святилище и зажечь лампаду за Гхена. А когда это случилось, его лампада была лишь одной из многих, что я отпустил в небеса. Кажется, Ород [4 - Мыслитель, существующий только во вселенной Пожирателя Солнца. Не имеет отношения к древним парфянским царям Ородам. ] сказал, что первым достижением цивилизации, моментом, давшим рождение культуре, были первые похороны, проведенные древними пигмеями, нашими предками. «Почести, которые мы оказываем мертвым, – пишет он, – это яркая черта, отделяющая человека от того, что было до человека. Человек не оставляет мертвых гнить, он сжигает их, хоронит или возводит им усыпальницы, сохраняя тело и память об ушедших. Такова цивилизация. Ее фундамент – могила».