Когда деревья молчат - Джесс Лури

Не-а.

– Вот, держи варежки. – Он смотрел прямо вперёд, когда кинул их мне. Его голос был ровным и слишком быстрым.

Мои щеки полыхнули лесным пожаром. Я вынула руки из подмышек, куда их приходилось засовывать каждую поездку на автобусе с тех пор, как температура упала ниже эскимосской. Я почти уверена, что видела пингвинов в парках, сгрудившихся вокруг горящей бочки на пути из города. Воздух был таким холодным, что его было видно, такой голубовато-серый туман, и если вдыхать слишком быстро, то замерзают ноздри. У меня были варежки, конечно же были, но я предпочитала фруктовый лёд, в который превращались мои пальцы, тому самодельному вязаному убийству, которое мама переделала из свитеров ручной работы. (Вообще, это безумие хоть когда-нибудь кончится? )

У Габриэля виднелась его собственная пара перчаток – кожа, из-под запястий выглядывал тёплый на вид флис. Те, что он мне предлагал, были такого же фасона, но поношенные. Они выглядели такими тёплыми, как горячие подушечки для рук, а автобус был таким ледяным, что я был уверена: кто-то оставил дверь в ад открытой. Но я, разумеется, не могла их принять. Я выдернула из кармана свои потёртые рукавицы из старого свитера.

– У меня есть перчатки.

Его брови изогнулись.

– Я так маме и сказал.

Мой румянец стал настолько ядерным, что было удивительно, как автобус не взорвался в огне, прежде чем взмыть на Луну, подпитываемый исключительно моим стыдом. Габриэль и его мама говорили обо мне. Я уверена, они обсуждали, как мы бедны; что у моей зимней куртки есть проклеенная дыра на спине, из которой высовываются белые перья, как лопнувший попкорн, если я слишком быстро сажусь; что у нас с Сефи одинаковые причёски – длинные с челкой – с тех пор, как мне было три, а ей пять, потому что это единственная причёска, которую умеет стричь мама. Какая же фигня, готова поспорить, что у него в кармане была пара перчаток и для Сефи. Божечки. Может ли человек умереть от смущения? Потому что если так, то я первая в очереди.

Габриэль продолжал говорить, глядя прямо перед собой, и только тогда я заметила, что он не Рики Шродер. Он был симпатичнее. Твою за ногу, вблизи он был Риком Спрингфилдом.

– Но мама сказала, что ты окажешь мне огромную услугу, если возьмешь их. Что если ты их не возьмёшь, то мне придется тащить их в пожертвования для армии, потому что нам их негде дома хранить, и что мне самому придется ехать туда на велосипеде. На холоде.

Было видно, что он врёт, чтобы я могла сохранить лицо. Господи. Ему было всего тринадцать лет. Откуда ему быть таким изощрённым? Но мне был дан шанс быстро расправиться с этой ситуацией.

– Спасибо.

Я схватила перчатки и сунула их в карман куртки. Это было тяжело, учитывая, что мои руки распухли от холода, но я не могла надеть удобную варежку, не тогда. Мне нужно было подождать хотя бы день, пока мое лицо перестанет пылать.

Как только перчатки скрылись из виду, а я захотела раствориться в кресле (таков же протокол светской беседы после того, как твоя жизнь закончилась? ), Габриэль сотворил невозможное. Он выдал мне секретную улыбку «родители такие глупые, но мы-то крутые». Я не знаю, как он такое проделал, но эта улыбка заставила обрадоваться, что я разрешила ему сделать мне одолжение.

Какая чушь.

Тогда-то он дёрнул себя за воротник пальто в стиле Родни Дэнджерфилда, и я впервые заметила ожерелье, которое изменит мою жизнь.

– Оно новое? – показала я на него пальцем.

Он улыбнулся и просунул большой палец под цепочку, чтобы протянуть амулет. Это был крошечный золотой бумажный самолетик.

– Да. Мама подарила мне на Рождество. Я стану пилотом.

– Он такой красивый, – вздохнула я. Моя рука потянулась к моей шее. Я помассировала знакомую теплоту-верёвку своего шрама. Мне было интересно, скроет ли ожерелье мое уродство, но, клянусь, это была лишь мимолетная мысль. Я бы никогда это и не вспомнила, если бы не то, что случилось потом.

– Он на тебе тоже будет хорошо смотреться, – сказал Габриэль.

И вот тогда я впервые на законных основаниях представила его своим парнем.

Поверьте, я всё понимаю. Пит из секонд-хенда (угадайте, как я заслужила такое прозвище) встречается с самым популярным парнем в Лилидейле? У меня не было шансов, это было до такой степени нелепо и невероятно, что я, скорее, пройду голой по тундре, прежде чем признаюсь в этом кому-нибудь, даже тёте Джин. Но в его доброте было что-то такое, что пронзило мое сердце, и разве это не любовь? Это стало бы сказкой про Золушку, только вместо принца, принёсшего туфельку, Габриэль предложит мне ожерелье, которое идеально скроет мой шрам. Когда он пойдет учиться на пилота, я пойду с ним. Мы будем уже достаточно взрослыми. И мы построим вместе совершенно новую жизнь, нормальную.

С той самой поездки я постоянно носила в своём кармане любовь к нему. Мне надо было тут же вручить её ему в обмен на перчатки, но шипы моего стыда были слишком острыми. К тому времени, как они отступили, было бы глупо поднимать эту тему. А потом всё растворилось, и мне оставалось только ждать удачи – какой-то ситуации, когда мы бы с ним тусовались и стреляли друг в друга любовными дротиками.

Когда она наступит, я шутливо скажу:

– Эй, помнишь, когда ты думал, что мне нужны перчатки?

– Да, – засмеётся он. – С тех пор я хочу подарить тебе своё ожерелье с бумажным самолётиком.

И с этого момента наши отношения расцветут.

Каждый день я искала эту удачу.

Может, завтра?

– Пора идти, – наконец сказал папа. Его лицо блестело. У нас с Сефи уже давно не было ни содовой, ни четвертаков, а в животах урчало. Мы сидели у двери, надеясь, что папа поймёт намёк и уйдёт, но он не отвлекался от интересного разговора с Бауэром. Мы вышли за ним на улицу.

– Держи своих друзей близко, а врагов ещё ближе, – сказал папа, когда мы наконец-то залезли в фургон, в его голосе отчётливо звучала бравада.