Ничей современник - Игорь Волгин

«Однако оставим г. Достоевского, – утомлённо вздыхает одесский фельетонист, – и пожалеем, что политика отняла у нас в нём прекрасного романиста и дала плохого публициста» [66 - С. С. Журнальные очерки // Одесский вестник. 1876. № 237. 2 ноября. ].

Мы сталкиваемся здесь с одним из самых распространенных и – в силу методологической инерции – самых устойчивых тезисов. Достоевского-публициста отделяют от Достоевского – талантливого писателя как часть от целого, не сознавая, что само это целое носит органический характер.

В связи с этим небезынтересно отметить, что глубоко новаторская форма «Дневника» была принята большинством его читателей без видимых затруднений. «Когда я в первый раз прочла объявление о “Дневнике”, – пишет Алчевская, – я никак не могла представить себе, что именно это будет… Когда получен был первый номер, мне показалось, что именно таким он и должен быть и другим быть не может» [67 - Российский государственный архив литературы и искусства (далее – РГАЛИ). Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 56. ].

Парадоксально, но факт: профессиональная литературная критика совершенно упустила из виду то, что инстинктивно почувствовали рядовые читатели. А именно: Достоевский в своём моножурнале почти никогда не выступает как «чистый» политик. Газетные публицисты не сумели разгадать «сверхзадачи» «Дневника», его литературной и идейной специфики. Недаром Достоевский занёс в свою рабочую тетрадь: «А не понимаешь ты не оттого, что… не ясен писатель, а оттого, что неразвиты, тупы свои способности. Тупы и неразвиты» [68 - Лит. наследство. 1971. Т. 83. С. 371. ]. Сказано в сердцах, но, право же, уровень некоторых газетных статей давал для этого известные основания.

В одном из опубликованных нами писем Ивана Аксакова он обращается к автору «Дневника» со следующим упрёком: «Вы всегда даёте читателю слишком много зараз, и кое-что по необходимости остаётся недосказанным. Иногда у Вас в скобках, между прочим, скачок в такой отдалённый горизонт, с перспективою такой новой дали, что у иного читателя голова смущается и кружится, – и только скачок… Для меня понятен каждый Ваш намёк, каждый штрих, ну, а для читателя вообще – слишком, повторяю, крупна порция» [69 - Письма И. С. Аксакова к Ф. М. Достоевскому / Публ. , вступит. ст. и коммент. И. Л. Волгина // Известия АН СССР. Сер. лит. и языка. 1972. Т. 31. Вып. 4. С. 354. См. Приложение. ].

Думается, что Аксаков всё же несколько высокомерен по отношению к «читателю вообще». Как раз для такого читателя «Дневник» – именно в силу своей художественной пластичности – был гораздо доступнее, нежели, скажем, статьи того же Ивана Аксакова.

Вспомним сетования «Санкт-Петербургских ведомостей» по поводу того, что «Дневник» страдает «чрезмерной многосторонностью». Аксаков, говоря о «скачке в отдалённый горизонт», подразумевает в сущности то же самое. Но именно с помощью подобных «скачков» Достоевский и добивается своих «высших» целей – они-то и выводят его публицистику за пределы традиционного публицистического жанра.

От автора «Дневника» требовали конкретных предписаний, а он изображал ребёнка, замерзающего от голода и холода. Требующие, естественно, протестовали: «Вот если бы г. Достоевский указывал, где нам взять капиталы на устройство приютов для всех этих “мальчиков с ручками” – это было бы дело другое» [70 - Новости. 1876. № 38. 7 февр. ].

Достоевский не указывал, «где взять капиталы». Он действительно не знал, где их взять. Может быть, потому он и не желал сводить своё «как» к определённому образу действия.

Ибо то, о чём говорилось в «Дневнике», было именно «образом» действия.

«Дневник» вообще не давал практических рекомендаций в узком смысле этого слова. Публицистика Достоевского была далека от «политического реализма» «Московских ведомостей», от «трезвых» расчётов Н. Я. Данилевского, от «железной» логики Конст. Леонтьева. И «Дневник» становится наиболее уязвимым именно в «моменты перехода» – перехода в бытийную или политическую реальность, в «мир», в сферу осуществлений.

Не предлагая какого-то конкретного решения, «Дневник» тем не менее постоянно «намекал» на таковое, так сказать, в «высшем смысле» (пользуясь выражением самого Достоевского), именно «намекал» – всем своим художественным и этическим подтекстом. При этом подтекст мог вступать и нередко вступал в весьма ощутимое противоречие с «самим текстом». Ибо «ближние» и «дальние» цели «Дневника» находились между собой в глубоком конфликте.

Ратуя за радикальнейшие исторические преобразования, автор «Дневника» полагал, что предпосылки этих преобразований кроются в индивидуальной и «соборной» нравственности его читателей. «Указания» «Дневника» были прежде всего направлены именно в эту сторону.

Чем же являлся в таком случае «Дневник писателя»?

В 1909 г. А. Блок занёс в свою записную книжку: «Я (мы) не с теми, кто за старую Россию… не с теми, кто за европеизм… но за новую Россию, какую-то или за “никакую”. Или её не будет, или она пойдёт совершенно другим путем, чем Европа… Это и есть опять – песня о “новом гражданине” (какого пророчили и пророчат – например, Достоевский, но пророчат не на деле, а только в песне)» [71 - Блок А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965. С. 154. ] (курсив А. Блока. – И. В. ).

Можно сказать, что в этом смысле «Дневник писателя» был «песней». Разумеется, такое определение не исчерпывает всей проблемы «Дневника», но, как нам кажется, верно схватывает его глубинную художественную суть, совершенно не замеченную критикой, но удивительно точно почувствованную читателем.

Направление вне направлений

Пора, однако, задаться вопросом: к какому же, собственно, направлению принадлежал «Дневник писателя»?

Следует помнить, что к середине 1870-х гг. общественная репутация Достоевского выглядела весьма однозначно. Автор «Бесов» и бывший редактор «Гражданина» представал перед лицом общественного мнения как талантливый беллетрист, изменивший идеалам своей молодости и примкнувший к правому, охранительному крылу русского общества. «Конечно, сочувствие г. Достоевского давно покинуло наковальню и перешло на сторону молота, – безапелляционно заявлял в “Голосе” Ларош. – Конечно, консерватор, давно сидевший на дне знаменитого писателя, до того разросся и раскинул свои загребистые ветки, что сбил в уголок, прижал и почти задавил филантропа» [72 - Голос. 1876. 3 июня. ].

«Вообще говоря, его не любили, – замечает обозреватель “Одесского вестника”, – но с того времени, как он стал ежемесячно издавать “Дневник писателя”, симпатии публики были ему завоёваны» [73 - Одесский вестник. 1876. № 155. 15 июля. ].

Итак, именно издание «Дневника», по мнению современников, помогло Достоевскому вернуть общественные симпатии. Этот факт совершенно необъясним с традиционной, либеральной точки зрения: казалось бы, именно «Дневник» должен был оттолкнуть от его автора демократические круги русского общества. Однако во многих случаях происходит обратное.