Моя борьба. Книга третья. Детство - Карл Уве Кнаусгор

– Смотреть особенно не на что, – сказал другой. – Подумаешь – дохлая крыса!

– Я хочу посмотреть, – сказал Гейр.

– Я тоже, – сказал я.

Но крыса была еще жива и корчилась на земле. Ей снесло выстрелом почти полтуловища. Один из мужчин сильно стукнул ее прикладом по голове, послышался глухой удар, что-то треснуло, и крыса затихла. Стрелок озабоченно посмотрел на приклад.

– Ну, зачем я это сделал! – сказал он.

– Наверное, решил показать, какой ты крутой, – сказал другой. – Давай пошли уже. Вытрешь его возле машины.

Они вышли «на берег» свалки, мы поплелись за ними.

– А ваши родители знают, что вы тут гуляете? – спросил один.

– Да, – сказал я.

– Ну и хорошо, – сказал он. – Надеюсь, они вам сказали, что отсюда нельзя ничего уносить? А то тут до черта микробов и всякой дряни.

– Да, – сказал я.

– Вот и прекрасно. Пока, ребята!

Через несколько минут внизу на дороге тронулась машина, и мы остались одни. Сначала мы просто бегали по свалке, разглядывали вещи, вытряхивали мешки, переворачивали шкафы, чтобы посмотреть, не лежит ли под ними что-нибудь интересное, громко оповещая друг друга о том, что мы нашли. Моей лучшей находкой был пакет с почти новыми комиксами, там оказался «Темпо» и «Бастер», один «Текс Уиллерс» карманного формата и еще несколько узких и длинных выпусков ковбойских комиксов шестидесятых годов. Гейр нашел плоский фонарик, маленькую вышивку с оленем и два колеса от детской коляски. Когда поиски нам надоели, мы уселись со своими находками над свалкой в зарослях вереска и принялись есть принесенные с собой бутерброды.

Гейр скомкал оберточную бумагу и забросил куда подальше. Наверное, он хотел запустить ее в середину свалки, но тут как раз налетел порыв ветра, и она даже не долетела до края, а упала среди вереска.

– Посрать, что ли, а? – сказал Гейр.

– Давай! – сказал я. – А где?

– Не знаю, – сказал он, пожимая плечами.

Мы походили по лесу в поисках подходящего места. Садиться по-большому на свалке было как-то нехорошо; как ни странно, мне почудилось в этом что-то неприличное, свинское, хотя кругом, казалось бы, валялись одни отбросы. Но отбросы состояли из блестящих пластиковых пакетов и картонок, отслужившего текстиля и газетных пачек. Все мягкое и мокрое было упаковано в мусорные мешки. Так что за этим делом надо было идти в лес.

– Смотри, какое дерево! – сказал Гейр.

В десяти метрах впереди лежала поваленная сосна. Мы залезли на ствол, спустили штаны и, держась каждый за свою ветку, устроились на нем, свесив зад. Гейр мотнул задницей в тот самый момент, когда из него вылезла какашка, и та отлетела в сторону.

– Видал! – сказал Гейр и засмеялся.

– Ха-ха-ха! – подхватил я, стараясь, чтобы моя легла, наоборот, точно вниз, как бомба из бомбардировщика на город. Это было великолепное ощущение – видеть, как она высовывается все дальше и дальше, еле держится и наконец, оторвавшись, шлепается на землю.

У меня была привычка терпеть иногда целый день, чтобы она вышла потом побольше, и потому что это вообще доставляло удовольствие. Когда мне уже так сильно хотелось в туалет, что трудно было стоять прямо и я сгибался пополам, я все равно терпел и удерживался, напряжением мышц загоняя какашку обратно, отчего все тело охватывало удивительное приятное ощущение. Но это была опасная игра, потому что, если проделывать так много раз, какашка становилась такой толстой, что ее не выпихнуть. Какая же это чертовская боль – когда такая гигантская из тебя лезет! Прямо-таки нестерпимая, эта боль переполняла меня, прямо взрыв боли. О-о-о-ой! И тут, когда она доходила до полного кошмара, какашка вдруг выскакивала.

О-о, как же это было чудесно!

Какое меня при этом переполняло невероятное ощущение!

Боль прошла.

Какашка в унитазе.

Меня охватывал покой и блаженство. Такое блаженство, что мне не хотелось вставать и подтираться. Так, кажется, сидел бы и сидел.

Но стоило ли оно того?

Случалось, что перед таким великим облегчением я иногда целый день мучился страхом. Я не хотел идти в туалет, потому что будет так больно, но если не сделать этого, то будет все больней и больней.

Но все равно надо было идти и садиться, зная, что вот сейчас будет такая дьявольская боль!

Однажды я от страха дошел до того, что решил попробовать другой способ избавиться от какашки. Я привстал и засунул себе в задницу палец, насколько это было возможно. Вот она! Тут сидит. Твердая, как камень! Нащупав ее, я начал ковырять пальцем, чтобы расширить ей проход. Одновременно я тужился, и таким образом, потихоньку-полегоньку, выдавил какашку к самому краю. Выдавить ее окончательно все равно было больно, но не настолько.

Я нашел способ!

Ничего, что палец стал весь коричневый, его прекрасно можно отмыть. Что было хуже, так это запах! Сколько я ни тер его и ни скреб, от пальца потом целый день и всю ночь попахивало дерьмом, и даже еще наутро я, проснувшись, ощутил этот запах.

Так что все плюсы и минусы нового метода следовало хорошенько взвесить.

* * *

Когда мы с Гейром закончили свои дела, мы подтерлись листьями папоротника и пошли посмотреть результаты. Мой получился с легким зеленоватым оттеком и такой жидкий, что уже немного растекся по земле. А у Гейра – светло-коричневый, с черным кончиком, который был потолще и потверже.

– Правда же странно, – сказал я, – что мое хорошо пахнет, а твое воняет?

– Наоборот, это твое – вонючее! – сказал Гейр.

– Ничего оно не воняет, – сказал я.

– Фу-у, гадость, – сказал он и зажал нос пальцами, копаясь в моем дерьме прутиком.

Над ними кружились мухи. У них тоже был зеленоватый оттенок.

– Да ну тебя, – сказал я. – Пошли, что ли? Придем в следующую субботу проверим, что с ними стало, ладно?

– В субботу я уеду, – сказал он.

– Куда?

– В Рисёр, – сказал он. – Мы вроде поедем смотреть лодку.