Стикс - Наталья Андреева

– Ну да. Вспомнил?

Он вспомнил: деревня. Да, именно деревня. Под ногами жидкая глина ржавого цвета, листья еще цепляются за ветки деревьев, но края их съела все та же противная ржа. Еще чуть-чуть, и они осыплются в грязь, где вскоре сгниют. А потом все это покроет белый чистый снег. Тоска, смутная, непонятная тоска. Идет дождь, все время дождь. Небо стальное, над землей нависли тучи, солнца нет так долго, что кажется, будто на земле навеки наступила ночь. И в этой ночи, в киселе густого тумана, смутные очертания человека. Кто-то кого-то ищет. Так и хочется стряхнуть с себя этот туман, такой он липкий. Стряхнуть и вымыть руки.

Потом он вспомнил тело, лежавшее в грязи. Холодно и мокро. Склизко. А дождь все хлещет и хлещет. Какие уж тут следы! Все смыто к черту! И кровь тоже. Мерзкое ощущение, и название у деревни подходящее.

– Ржаксы, – еле выдавил он. – Деревня Ржаксы.

– Слава тебе, Господи! – с чувством сказал друг детства Руслан и откинулся на спинку кресла, расслабился. Потом спросил: – Закурим, что ли? Память возвращается, это дело надо перекурить.

– Я не курю, – машинально ответил он, глянув на пачку «Явы».

– Вот как? Ну что ж. А я закурю. Дым не помешает?

– Нет.

Пока Свистунов прикуривал и с наслаждением затягивался сигаретой, Иван встал и прошелся взад-вперед по кабинету, разминая затекшие ноги. В это время в дверь сунулся молодой человек в мешковатом костюме, с любопытством взглянул на них, спросил:

– Разрешите?

– Да, конечно, – кивнул следователь Мукаев. Парень вошел, остановился у кресла, где сидел Свистунов.

– Вот и наша цветущая юность, практикант Алеша Мацевич, – представил того. – Ты, Алеша, не стесняйся. Чего хочешь? Чаю? Кофе? Попрошайничать пришел? – Он, следователь Мукаев, сообразил, что Руслан взглядом указывает на стол, на открытое дело. Тут же захлопнул папку, отодвинул в сторону. Алеша обиделся и пожаловался:

– Вы меня всегда высмеиваете, Руслан Олегович, а я, между прочим, к вам с дарами.

– Бойся даров, которые от данайцев, так, что ли? Или от нанайцев? – подмигнул Свистунов. Глаза у Мацевича были темные, раскосые. – Чего надо?

– Абсолютно ничего, – заторопился Алеша, тайком разглядывая следователя Мукаева.

– Значит, простое человеческое любопытство. Коллектив прислал. Ну и как тебе следователь Мукаев? Вполне?

– Иван Александрович, вы выздоровели? И все вспомнили, да?

Он не знал, что ответить. Помог Свистунов:

– Давай презент и чеши с отчетом к коллективу. Мол, Мукаев полностью здоров, соответствует и готов снова тянуть лямку и повышать показатели районной прокуратуры, дневать и ночевать на работе, прикрывая вас, бездельников и тунеядцев.

Мацевич хмыкнул, но не обиделся. Достал из кармана пачку дорогих импортных сигарет, положил на стол:

– Вот. Мне подарили, а я не курю. И девушка моя не курит. Возьмите, Иван Александрович.

– А Иван Александрович тоже больше не курит, а раньше всем сигаретам предпочитал явскую «Яву».

– Так я ж помню. Может, знакомые ихние дорогие сигареты курят?

– Какие такие ихние? – прищурился Свистунов. – Эх ты, нанаец! Сейчас тебе следователь Мукаев грамотность-то выправит! Он теперь это может! Ты женщин имеешь в виду? Так? Сигаретками-то слабенькими да с ментолом только девки балуются. А ты их следователю принес!

Глаза у Мацевича забегали.

– Да ничего я не имею в виду. Просто зашел.

– Ах, Алеша, Алеша, – погрозил пальцем Руслан. – Будет тебе практика засчитана, будет. Хоть и не понял ты в следовательской работе ни черта. Что, Иван Александрович, взятку возьмешь?

Он уже несколько минут пристально смотрел на пачку сигарет, лежащую на столе, не слушая, что они говорят. Это казалось таким же знакомым, как Горетовка. Это было в его жизни и раньше, вне всякого сомнения.

– Да-да, – сказал Иван рассеянно, подошел к столу, взял пачку, машинально распечатал, открыл.

То, что он сделал потом, произвело на присутствующих в кабинете сильное впечатление. Следователь прокуратуры Мукаев вытащил из пачки длинную тонкую сигарету, взял со стола зажигалку Свистунова, красиво прикурил, сделал изящнейший разворот, точно и бесшумно опустился в кресло, обтянутое искусственной кожей, закинул ногу на ногу, затянулся, и на его лице появилась тонкая светская улыбка. В полном молчании он сидел с минуту в такой позе и курил, покачивая носком ботинка. Это его. Холодок ментола во рту, томная поза, изящно отставленный мизинец. Раздражали ботинки и открывшиеся взору из-под задравшихся брюк носки. Он не мог купить такие носки. И она не могла. Женщина, из-за которой к горлу подступало сладкое бешенство.

Друг детства вдруг вскочил, подошел со спины, положив руки на его плечи, надавил: сиди так и сиди. Потом нагнулся к самому уху и тихо, чтобы не слышал Мацевич, прошептал:

– Ты кто? А? Скажи мне правду: ты кто?

Он глубоко затянулся и ровно, спокойно ответил:

– Я следователь прокуратуры Иван Александрович Мукаев, тридцати пяти лет, проживаю с женой Зоей и двумя детьми по адресу…

Свистунов, обрывая его, расхохотался, всплеснул руками, возбужденно заговорил:

– Это шутка? ! Да? ! Шутка? ! Ха-ха! Ну ты даешь! Мацевич, это же шутка! Пойди всем расскажи, следователь Мукаев опять шутит! Он вернулся! Ха-ха! Весело! Да? ! Ха-ха!

Иван тоже улыбнулся, затушил сигарету в массивной пепельнице, медленно поднялся из кресла.

– Мацевич, выйдем на пять минут, – позвал Алешу Свистунов и направился к двери. Обернулся на пороге со словами: – Вернусь, и мы, Ваня, договорим.

После чего закрыл за собой дверь. Когда эти двое вышли, он с новой длинной сигаретой в руке подошел к большому зеркалу, висевшему на одной из стен кабинета. Зачем-то ему, Мукаеву, нужно было иметь здесь зеркало. Быть может, так нравилось собственное лицо? Он ничего этого не помнил. Ни кабинета, ни зеркала. Надо бы спросить, когда повесили, и он ли, следователь Мукаев, об этом попросил. Было ощущение, что перед зеркалом он часто отрабатывал такие вот изящные движения, которые только что продемонстрировал Свистку и практиканту. И при этом любовался собой. Но когда? Зачем? И здесь ли это было?