Я садовником родился - Наталья Андреева

Он так и стоял в прихожей, прикидывая, на которую же из коряг пристроить свою куртку, а высокая женщина с коротко остриженными темными волосами рассматривала его напряженно и подозрительно.

– Мама, кто там? – услышал Алексей голос Лейкина.

– Это ко мне, – тут же среагировала женщина.

– Нет, я к Николаю.

– Вы кто? – Женщина загородила проход. Ростом она была даже чуть выше Алексея и очень широка в плечах. Обильная седина в ее темных волосах казалась нарисованной. – Кто вас послал?

– Да я сам по себе, – растерялся Леонидов. И попытался вспомнить, как же ее зовут, Колькину мать?

– Вы меня не обманете! Какая именно из шлюх наняла вас, чтобы передать записку Николаю? После того, как я полностью контролирую телефон?

– Анна Валентиновна! – Вспомнил наконец Алексей и облегченно вздохнул. Какой ценный капитал хорошая память! И повторил: – Анна Валентиновна, вы меня не узнали? Мы же с Николаем учились в одном классе!

– Да? – Она оглядела Леонидова подозрительно, но словно что-то припоминая. – В самом деле? Учились в одном классе? И как же вас зовут?

– Леонидов. Алексей Леонидов.

– Господи, конечно! Леша Леонидов! Леша Леонидов, Леша Леонидов, – повторила она несколько раз подряд и крикнула: – Коля! К тебе пришли!

И совершенно неожиданно спросила:

– А сестры у вас нет?

– Сестры? – Леонидов не переставал удивляться. – Нет, сестры у меня нет.

Она посторонилась наконец и даже достала из ящичка для обуви домашние тапочки. Женские или мужские, Алексей так и не понял: вся обувь в этом доме была одного размера. Тридцать девятого, как он прикинул на глазок. Две пары зимних ботинок стояли под зеркалом, и трудно было определить, какие принадлежат мужественной матери, а какие женственному сыну. Ибо вышедший в гостиную Лейкин выглядел весьма экзотично. В пестрой шелковой рубашке, бархатных штанах и с какой-то веткой в руке. На ногтях маникюр, на ветке красные ягоды. А на подбородке острый клинышек жестких волос, похожий на жирную черную кляксу.

– Леха? Ты?

– Я же тебе звонил.

– Да. Помню. Проходи в мою комнату. Я тебе что-то покажу.

«Боже мой! – с ужасом подумал Алексей. – А вдруг он и правда того? Нестандартной ориентации? Надо было Барышева к нему послать! Барышев, по крайней мере, краси-ивый! »

А показал ему Лейкин в своей комнате какой-то глиняный горшок, в котором торчали две кривые ветки:

– Вот.

– Что это?

– Икебана. Творю. Ты же интересовался. Я, знаешь, увлекаюсь иногда. И как тебе?

Алексей глянул на это безобразие, стараясь не кривиться. Вообще-то, он не чужд был искусства. И даже к авангардизму относился с пониманием: надо так надо. Хоть чем-то люди заняты, одни экспериментируют, другие делают вид, что понимают. Но Лейкинский шедевр Алексей так и не понял, равно как и восторг. И осторожно сказал:

– Нормально.

– Ты не понимаешь. Тут главное – это правильная расстановка. Чтобы во всей силе проявилась Великая Мать Природа, которая отражена в каждом изгибе этого маленького шедевра.

Наманикюренным ногтем Лейкин любовно коснулся нароста на одной из веток, напомнившего Алексею лишай. Потом Колька взял линейку и приложил к ней ветку с красными ягодами:

– Ты понимаешь: основу композиции составляют три ветви, три элемента. Самая длинная, «син», символизирует небо, средняя, «соэ», – человека и маленькая, «хикаэ», – землю. «Син» в таком букете должна в полтора раза превышать размер вазы, «соэ» равняться трем четвертям «син», а «хикаэ» – трем четвертям «соэ». И еще угол наклона. Основная ветвь должна быть наклонена вправо под углом 45°, вторая влево под углом 15°, третья также вправо под углом 75°, и все три ветви наклонены вперед.

Он бормотал непонятные Алексею слова и при этом возился с линейкой, транспортиром, распорками и своими корявыми ветками. Леонидов уже пожалел о том, что пришел. Он почти начал терять терпение, когда Лейкин закрепил последнюю ветку в вазе и отошел назад, оглядывая композицию:

– Красота, а? Что скажешь?

– А мне? Можно?

– Что можно?

– Чуть-чуть поправить?

– Давай, попробуй, – слегка ошалел Лейкин.

«Не убьет же он меня? » – подумал Леонидов и решительно начал обламывать у одной из веток сучки. С особенным наслаждением тот самый, покрытый лишаем. Ему показалось, что Колька застонал. Алексей между тем отщипнул с пяток красных ягод и несколькими движениями порушил все правильные Колькины углы. Раскидал на глазок ветки в вазе и, довольно улыбнувшись, отошел:

– Так вроде получше. Что скажешь?

Колькино лицо Алексею не понравилось. «За лишайник обиделся», – подумал он. И вдруг услышал:

– Почему опять не я? ! – Лейкин глухо застонал, но быстро взял себя в руки. – Ладно, хватит творчества, пойдем чай пить.

Столик был накрыт посреди каменного грота. Алексей долго вертелся в кресле, прежде чем понял, чего здесь не хватает. Ведь денег в ремонт и интерьер вбухано много. И все коряги расставлены, без сомнения, с помощью той же линейки и транспортира. С соблюдением пропорций и углов. Души здесь нет. Холодно, неуютно, и вроде как даже сыро. Все сделано словно чтобы кому-то что-то доказать. А творчество – это не утверждение собственного «я», это его вечный поиск. Алексей думал именно так.

– Вы по-прежнему вдвоем живете, с мамой? – спросил он, размешивая сахарный песок в чае серебряной ложечкой. Анна Валентиновна возилась за тонкой перегородкой, на кухне. Леонидов не исключал, что она подслушивает.

– Да, вдвоем, – кивнул Лейкин.

– Развелся или закоренелый холостяк?

Колька поморщился, но от прямого ответа уклонился:

– Сложный случай.

– Слушай, а у нас ведь в доме двух женщин убили. По одной в неделю.

– Да. Я знаю, – Лейкин слегка побледнел. У него была такая манера волноваться.

– Жена сказала, что одна из них в цветочном магазине работала. Не у тебя, часом? – упорно старался добить его Алексей. И Лейкин не выдержал:

– Слушай, Леха, у тебя в милиции никого из знакомых не осталось?

– Знакомые? А что случилось?

– Оставили бы они меня в покое! – с отчаянием сказал бывший одноклассник. – Ты не знаешь, кому надо дать?