Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт - Борис Конофальский

Сейчас же он сидел и ковырял ногтем ржавый обруч бочки и, вспомнив всё, что мог, про барона, наконец спросил:

– Так вы не видели барона, господа?

– Нет, – ответил Брюнхвальд, – тот господин сказал, что барон тяжко болен после ранения и Господь ещё не определился с будущим барона.

– Он так и сказал: «Господь ещё не определился с будущим барона»?

– Именно так и сказал, – кивали головами господа офицеры.

Так обычно говорили врачи, когда жизнь пациента висела на волоске и ещё нельзя было понять, выживет ли больной или нет.

– Ну хорошо, господа, – наконец произнёс кавалер, – спасибо, что избавили меня от скорбной обязанности.

– Рады были послужить, кавалер, – отвечал за двоих Карл Брюнхвальд.

Лагерь снимался, Волков не стал по военному обычаю собирать весь обоз в единое целое. Авось уже не война, он велел тем телегам, что уже готовы, ехать в Эшбахт и не ждать других. Так будет меньше толчеи в кустах, глине и на подъёмах у холмов.

Он увидал среди других молодых людей, что уже седлали своих коней, Увальня и подошёл к нему:

– Александр, дорога для вас знакома, прошу вас, скачите в Мален, к епископу, к жене, передайте ей, что дело сделано, война закончена, я возвращаюсь домой и прошу её возвращаться.

По лицу Увальня кавалер понял, что тому уже не очень-то хочется снова провести день в седле, а потом ещё полдня на обратном пути, но это кавалера заботило мало, он усмехнулся и пошёл искать своего коня, которого Максимилиан уже оседлал.

А в Эшбахте началась пьянка. Офицеры раздали серебро, что получено было за пленных. Кое-что забрал Рене на постройку заставы. Много забрали офицеры, ещё часть забрали сержанты. Но даже так выходило, что каждому простому причитается по талеру. Это не считая оружия, доспехов, лодок, телег и провианта, что ещё не были проданы. Так что солдаты, особенно те, что не успели жениться, шли в кабак. А куда же ещё идти солдату? Там его всегда встретит добрый кабатчик да покладистые бабы, все будут ему рады за самую мелкую серебряную монету. И ничего, что у тех баб не все зубы на месте или морды биты. Солдаты – люди неприхотливые, им и такие нравятся. А тем, кто с претензией, кому подавай дам мытых и приятного вида, так своё тоже получали. Сразу, как только слухи дошли, что войско с победой идёт домой, так из города Малена, из Леденица и даже из Эвельрата приехали в повозках вездесущих торговцев дамы самые разнообразные. На все вкусы и все кошельки. Были среди них и такие, что просили за благосклонность и полталера, и были они так пригожи и опрятны, что ими и офицеры не побрезговали бы.

В общем, в кабаке было не протолкнуться, даже порой и не войти. Люди пили прямо на дороге перед кабаком, тут же ели и тут же, за воняющими мочой углами кабака, на радость местной детворе ушлые дамы одаривали ласками пьяных солдат.

Дело было весёлое, так все веселились, и к вечеру Волков послал Максимилиана к Брюнхвальду, чтобы тот выставил на ночь своих сержантов, что были трезвы, дабы не случилось чего нехорошего. А как иначе, пьяные солдаты злы бывают, когда у них кончаются деньги, а выпивку или женщин ещё хочется.

А талер кончается быстро – два дня, и нет монеты, теперь она у кабатчика да у ловких баб.

К вечеру во двор въехала карета. Было в доме тихо. Дворовых он почти и не видел, как приехал, только Мария суетилась у плиты да по дому. Она и сапоги ему снять помогала.

А тут, только карета во двор въехала, и жизнь в дом вернулась.

Бригитт первая в дом взбежала, яркая, простоволосая, хоть и немолодая уже, но ей можно волосами хвалиться, так как незамужняя она, а волосы у неё красоты необычайной. Он встал с кресла, а она села пред ним в книксен, голову склонила и, не скрывая, что рада его видеть, схватила его руку и поцеловала, так долго держала руку его, что Мария это заметила. Девка эта всё всегда замечала, что в доме происходило.

– Я Богу за вас молилась, господин, – говорила Бригитт, нехотя отпуская его руку, – я с самого начала знала, что вы врага одолеете.

– Я очень по вам скучал, госпожа Ланге, – негромко сказал он ей в ответ.

– Честно? – спрашивает госпожа Ланге так же тихо, а веснушки на её лице и шее заливаются красным.

– Богом клянусь, что думал о ваших волосах. И не только о них.

Бригитт женщина уже взрослая, ей уже двадцать шесть, кажется, а на улицу убежала как девочка. Бегом кинулась.

Суета, дворовые мужики сундуки тащат наверх в покои, Бригитт их бранит, если стены углами задевают, царапают.

А вот и его жена в дверях появилась. Едва кивнула ему и через губу, как одолжение сделала, спросила:

– В добром ли вы здравии, господин мой, не ранены ли вы? – говорит она, при этом едва присев, в тоне её даже намёка на интерес нет.

Он берёт её за руки, обнимает. А она лицо отворачивает.

– Я в порядке, хворал немного от старой раны, но сейчас хворь прошла. А вы как, госпожа моя?

Госпожа Эшбахт молча морщится, как вошла, так вся не в духе, требует у Марии вина, так как в дороге её укачало. И лишь получив желаемое, говорит:

– Дорога дурна, ухабы, холод, лужи ужасные, устала от неё, –Элеонора Августа скидывает шубу и садится в кресло у стола. Пьёт вино. – То всё вы виноваты, гоняете меня туда-сюда. И отчего вы мне не велели в доме папеньки жить? Отчего я как странница жила в чужом доме?

– Разве вам плохо было в доме доброго епископа?

– Плохо, почему мне в моём доме не жить? В доме отца?

– Так мне было спокойнее, – отвечает Волков, мог бы он сказать ей сейчас, что в большом доме своего отца она себе и помимо Шоуберга ещё кого-нибудь из старых своих знакомцев могла сыскать да в постели своей приютить, но не стал ей такого говорить, чтобы не злить её ещё больше.