Сходство - Тана Френч

– Для тебя все самое лучшее, детка! Радиус вещания семь миль, с поправкой на условия. Приемники у нас в ратоуэнском участке и в дежурке Убийств, так что тебя будет слышно и из дома, и из Тринити. Связи не будет только по дороге в колледж и обратно, но вряд ли тебя на ходу выбросят из машины. Видеонаблюдения не будет, так что если увидишь что важное, скажи. Если поймешь, что дело труба, и надо будет позвать на помощь, скажи: “У меня горло болит”, и через пять минут тебя вытащат; но горло береги, а если и вправду заболит, не жалуйся. На связь со мной выходи почаще, хорошо бы каждый день.

– И со мной, – вставил Сэм, склонившись над раковиной.

Фрэнк, сидя на корточках, настраивал аппаратуру и на этот раз, против обыкновения, не бросил на меня насмешливого взгляда.

Сэм, домыв посуду, стал сосредоточенно ее вытирать. Я привела в порядок бумаги Лекси, как перед экзаменом, когда откладываешь наконец конспект – перед смертью не надышишься, – разложила их в стопки, а каждую стопку убрала в пакет, чтобы оставить у Фрэнка в машине.

– Вот так, – Фрэнк широким жестом выдернул из сети провод, – хорошо. Ну что, мы готовы?

– Если ты готов, то и я готова, – отозвалась я, подхватив пакеты.

Фрэнк взял под мышку аппаратуру, поднял мой чемодан и направился к двери.

– Давай понесу, – хрипло сказал Сэм. – У тебя и так всего полно. – И, забрав у Фрэнка чемодан, поволок его по лестнице с глухим стуком.

На лестничной площадке Фрэнк оглянулся и застыл, поджидая меня. Я уже открывала дверь, и на меня накатил вдруг темный ужас. Страх этот мне знаком, со мной такое случалось за считаные секунды до важных событий – перед переездом от тети, перед первой близостью, перед присягой, когда что-то неотвратимое и желанное вдруг становится явью, само несется навстречу. Будто бросаешься в бездонный поток, и обратный путь отрезан. Я едва не заплакала, как испуганный ребенок: “Не надо, не хочу! ”

В такие минуты остается лишь стиснуть зубы и ждать, когда отпустит. Мысль о том, что скажет Фрэнк, если я выйду сейчас из игры, меня отрезвила. Я напоследок окинула взглядом квартиру: свет выключен, водонагреватель тоже, мусора нет, окно закрыто; комната будто съежилась – туда, где только что были мы, просачивалась тишина, оседала по углам, словно пыль. Я захлопнула дверь.

5

До Глэнскхи добирались почти час, хотя дорога была пуста, а машину вел Фрэнк, время тянулось мучительно. Сэм съежился на заднем сиденье, рядом с грудой аппаратуры, и вид у него был самый несчастный; Фрэнк, чтобы разрядить обстановку, врубил на всю катушку радио и насвистывал, мотал головой, отбивал такт на руле. Я едва замечала обоих. День выдался чудесный, ясный и свежий, а я впервые за неделю вырвалась из дома; я опустила стекло, ветер трепал волосы. Тяжелый темный ужас отступил, едва Фрэнк завел машину, на смену ему пришло что-то сладкое, пьянящее, канареечного цвета.

– Так, – сказал Фрэнк, когда мы въехали в Глэнскхи, – проверим, хорошо ли ты здесь ориентируешься. Показывай дорогу.

– Прямо через деревню, четвертый поворот направо, дорога очень узкая, немудрено, что у Дэниэла и Джастина машины как после гонки по бездорожью, хочу домой, в старый добрый грязный Дублин, – сказала я, передразнив его говор. – Домой, домой!

Голова уже вовсю кружилась. Всю дорогу я дергалась из-за замшевой куртки, пахнущей ландышами, и сама же над собой смеялась – куртки испугалась, как в книжках Доктора Сьюза! [10 - Доктор Сьюз (Теодор Сьюз Гайсел, 1904–1991) – американский детский писатель и мультипликатор. ] Даже тот самый поворот к коттеджу, где встретили меня в первый день Фрэнк и Сэм, меня не отрезвил.

Дорога была немощеная, ухабистая. Увитые плющом деревья казались бесформенными, ветки хлестали по бортам машины, лезли в окно; и вот завиднелись кованые железные ворота – в хлопьях ржавчины, покосившиеся, точно подвыпили. Каменные стойки наполовину скрывал одичалый боярышник.

– Сюда, – сказала я.

Фрэнк кивнул и повернул, и перед нами открылась длинная широкая аллея, обрамленная цветущими вишнями.

– Мать вашу! – не удержалась я. – А я-то сомневалась! А можно я пронесу туда Сэма в чемодане, и будем там жить-поживать до конца наших дней?

– Успокойся, – буркнул Фрэнк. – Когда мы очутимся у порога, лицо у тебя должно быть равнодушное. Да и в доме пока бардак, так что угомонись.

– Ты же говорил, его отремонтировали. Я рассчитываю на кашемировые шторы, а в спальне – на букет белых роз, или накатаю жалобу агенту по недвижимости.

– Я сказал, что ремонт в разгаре. Я не говорил, что они волшебники.

За небольшим поворотом открылась просторная полукруглая площадка, где сквозь гальку пробивались трава и ромашки, и я впервые увидела усадьбу “Боярышник”. Фотографии сильно уступали оригиналу. Георгианских домов в Дублине полно, многие переделаны в офисные здания, безобразные лампы дневного света уродуют их облик, но “Боярышник” – совсем другое дело, он так удачно вписывался в пейзаж, будто был здесь всегда: сзади – горы, впереди – живописный вид на Уиклоу, с одной стороны – светлый полукруг подъездной площадки, с другой – туманные темно-зеленые холмы, а между ними дом, как драгоценный камень в раскрытой ладони.

Сэм коротко, судорожно вздохнул.

– Дом, милый дом, – сказал Фрэнк и выключил радио.

Они ждали меня на крыльце, выстроившись рядком на верхней ступеньке. Я до сих пор мысленно вижу их такими – в позолоте заката, каждая складка одежды и каждая черточка до боли отчетливы и совершенны. Раф привалился к перилам, руки в карманах джинсов; Эбби посередине, привстав на цыпочки, вглядывается вдаль из-под руки; Джастин – прямой, руки заложены за спину. А позади, между колонн, – Дэниэл, смотрит вверх, стекла очков поблескивают на солнце.

Когда Фрэнк затормозил возле дома, шурша галькой, ни один не шелохнулся – застыли, точно фигуры на средневековом барельефе, загадочные, исполненные достоинства и сокровенного смысла. Лишь юбка Эбби порывисто трепетала на ветру.

Фрэнк глянул на меня через плечо:

– Готова?

– Да.

– Умница. Удачи. Ну а мы поедем.

Он выбрался из машины, достал из багажника мой чемодан.