Вкус пепла - Камилла Лэкберг

Бросив последний взгляд на каменный блок, он направился к мастеру. Им платили сдельно, так что любой перерыв означал уменьшение заработка. За ту работу, которую он сейчас выполнял, платили по два эре с бруска, отсюда и название «двухгрошовые». И если мастер начнет тянуть резину, то потом придется здорово приналечь, чтобы наверстать потерянное время.

– Здорово, Ларссон! – сказал Андерс и поклонился, сняв шапку.

Мастер жестко следил за соблюдением протокола, и тот, кто не оказал бы ему должного уважения, вполне мог попасть в черный список и стать кандидатом на вылет.

– Здорово, Андерссон, – буркнул толстяк, поглаживая усы.

Каменотес молчал, напряженно дожидаясь продолжения.

– Так вот. Нам пришел заказ из Франции на большой монолит. Он предназначен под статую, и мы подумали поручить его вырубку тебе.

У Андерса от радости сердце так и забилось в груди, но в то же время он ощутил приступ страха. Получить на свою ответственность такое задание, как вырубка монолита для статуи, считалось очень почетным, и денег за это платили гораздо больше, чем за обыкновенную работу. Это и приятней, и интересней, но в то же время очень рискованно. Ему предстоит отвечать за будущую статую до самой отправки ее во Францию, и, если что-то пойдет не так, он не получит ни гроша. Андерс слышал рассказы, как один каменотес, взявшийся высечь два куска гранита под статуи, на самом последнем этапе работы нечаянно испортил оба. Говорили, что с горя он покончил с собой, оставив без кормильца вдову и семерых детей. Однако таковы были условия, и тут ничего не попишешь. Но кто же откажется, если выпала такая редкая удача!

Андерс поплевал на ладонь и протянул руку мастеру, тот тоже поплевал, и они скрепили договор рукопожатием. Дело было решено, и Андерсу досталась работа по высеканию монолита. Его немножко заботило, что скажут остальные трудяги каменоломни. Многие были гораздо опытнее Андерса, и наверняка кто-то будет ворчать, почему заказ не поручили одному из них, тем более что им, в отличие от Андерса, надо кормить семью и лишние деньги от этого заказа пришлись бы очень кстати к зиме. Но в то же время все хорошо знали, что Андерс, несмотря на молодость, являлся среди них самым лучшим, и это должно было остановить ненужные пересуды. Кроме того, Андерсу предстояло взять несколько человек себе в помощники, и все по опыту знали, что он умеет делать выбор взвешенно, учитывая не только сноровку товарищей, но и их потребности в деньгах.

– Загляни завтра с утра в контору, и мы обсудим все в подробностях, – добавил мастер, подкручивая ус. – Архитектор приедет ближе к весне, но мы получили чертежи и можем наметить приблизительный план.

Андерс недовольно усмехнулся. Наверняка на просмотр чертежей уйдет несколько часов, а это означало еще один перерыв в работе, которой он занимался сейчас. А ведь теперь ему был дорог каждый грош: по условиям договора, деньги за новую работу выплатят после сдачи заказа, когда все будет готово. Значит, ему придется еще больше удлинить свой рабочий день, чтобы заодно с монолитом понемножку высекать и бруски для мощения дорог. Однако поход в контору был Андерсу неприятен не только потому, что из-за этого придется прерывать работу. В конторе он всегда чувствовал себя не в своей тарелке. У людей, которые там сидели, были такие белые, холеные руки, эти конторские в костюмах выглядели такими щеголеватыми, такими ловкими, что рядом с ними он ощущал себя неуклюжим медведем. Он очень следил за собой и соблюдал чистоту, но все равно грязь намертво въелась в кожу. Но раз надо, так надо! Никуда не денешься, придется сходить в контору, чтобы уж поскорей отделаться и вернуться в каменоломню, где он был как дома.

– Ну, до завтра, – сказал мастер, покачиваясь с пятки на носок и обратно. – К семи, и чтобы не опаздывать! – прибавил он строго.

Андерс только кивнул. Какое там опаздывать, если выпала такая редкая удача!

Повеселевший, он бодрым шагом отправился назад к своим камням. Работа на радостях так и кипела у него в руках, глыбы раскалывались словно сами собой, и жизнь была хороша.

Она мчалась, рассекая пространство, в свободном падении среди планет и небесных тел, приближаясь к которым видела исходящий от них нежный свет. Сонные видения смешивались с короткими проблесками реальности. Во сне она видела Сару. Сара улыбалась. Младенческое тельце было само совершенство – алебастрово-белое, с изящными, чуткими пальчиками на крошечных ручках. С первых минут жизни она схватилась за указательный палец Шарлотты так крепко, словно это было единственное, что могло удержать ее в этом новом, пугающем мире. Может быть, так оно и было. Ибо Шарлотту не оставляло ощущение, будто эта ручка, крепко державшая ее за палец, так же крепко ухватилась за сердце. Шарлотта еще тогда поняла, что это ей на всю жизнь.

Затем в своем полете по небосклону она приблизилась к солнцу, и его яркие лучи напомнили ей огненные волосы Сары. «Рыжие, как адский пламень», – однажды пошутил кто-то, и Шарлотте эта шутка тогда не понравилась. В младенце, который лежал у нее на руках, не было ничего адского. Ничего дьявольского не было в рыжих волосиках, которые вначале стояли торчком, а с годами стали густыми и длинными.

Но кошмарный сон вытеснил и ощущение детских пальчиков, коснувшихся ее сердца, и зрелище рыжих волос, которые развевались над худенькими плечиками радостно скачущей резвой девочки. Сейчас Шарлотта видела эти волосы отяжелевшими от воды, колышущимися вокруг лица Сары в виде неровного ореола. Они то поднимались, то удалялись от поверхности, а под ними Шарлотта видела длинные водоросли, тянущиеся к голове девочки. Море тоже пленилось рыжими волосами ее дочери и захотело забрать их себе. В своем кошмаре Шарлотта наблюдала, как алебастровая белизна постепенно сменяется синевой, переходящей в фиолетовый цвет, а глаза девочки были закрыты, как у мертвой. Медленно-медленно она, со сложенными на животе ручками, начала вниз головой кругами уходить в глубину. Постепенно движение ее ускорялось, а когда она закружилась так быстро, что по серой воде вокруг пошли волны, зеленые руки ее отпустили. Девочка открыла глаза. Глаза были белые-белые.

Шарлотта проснулась от крика – ей показалось, что кричат откуда-то из бездны. Только узнав руки Никласа, который тряс ее за плечи, она поняла, что слышала свой собственный голос. На какой-то миг ее охватило чувство облегчения: все страшное ей только приснилось, Сара жива и здорова, и лишь сон сыграл с ней злую шутку. Но, увидев лицо мужа и прочитав его выражение, она почувствовала, как в груди у нее зарождается новый крик. Никлас предупредил его, прижав ее к груди, и крик превратился в тяжкие глухие рыдания. Его куртка была спереди мокрая, и Шарлотта почувствовала незнакомый запах его слез.