Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева

– Я тоже вас люблю. Что же вы остановились?

– Зачем ты это делаешь, Вероника?

– Я хочу помнить… Всегда, всю жизнь… Если вы меня не полюбите по-настоящему, я буду потом жалеть. Я хочу, чтобы вы у меня были первым, понимаете?

Как он ругал себя потом, что не устоял! Потому что все случившееся было для него позором. Он выпил до дна свою Веронику и оставил ее совершенно обессиленной и пустой. Ведь он ее уже не любил. Все его мысли были далеко отсюда, в столице, где его ждала слава. Эдуард Листов запрещал себе думать об этом дне, навсегда вычеркнув его из своей долгой, богатой событиями жизни. Надо отдать должное и Веронике: она сдержала слово и никогда ему об этом не напоминала. Он долго не знал, как сложилась ее судьба, простил ли ее Андрей, вышла ли она замуж.

Домой они возвращались молча. Листов понял, что должен уехать как можно скорее. Не просто уехать, а убежать. Никогда больше он не сможет посмотреть в глаза своей музе.

– До свидания, Эдуард Олегович, – холодно сказала она, остановившись у калитки. – А лучше сказать, прощайте.

– Про… – хлопнула дверь.

«Я негодяй», – подумал Листов и, перекинув через плечо белоснежное кашне, насвистывая, пошел вниз по улице. Он знал, что угрызения совести покинут его, едва тронется поезд.

Отъезд

– Грибочки-то, грибочки не забудьте, Эдуард Олегович! Хоть и недолгая, а все ж память! – суетилась Алевтина, засовывая ему в сумку банку с маринованными белыми грибами. – Жене кланяйтесь, пусть она не сердится на нас. За то, что гостинцы скромные. Угождали как могли.

Ох уж эта Алевтина! Он мечтал, чтобы скорее закончилась посадка и проводник попросил провожающих выйти из вагона. А ведь говорил ей:

– Может, не надо тебе, Аля, на вокзал со мной ходить?

– Да весь город и так знает! – отмахнулась она. – Не беспокойтесь, мы в столицу не ездим, а коли доводится, то больше по магазинам, не по музеям. Никто не узнает, что вас любовница на вокзал провожала. А меня удовольствия не лишайте, Эдуард Олегович!

– Опять ты по отчеству! И на «вы»!

– Так ведь жизнь у нас новая начинается, Эдуард Олегович! Вы, значит, одной дорогой пойдете, я другой. Вы к жене образованной возвращаетесь, а я к своим грядкам. Огород пора под зиму пахать. Жизнь, она продолжается. Что погостили у нас, спасибо огромное, что вниманием не обошли, хоть и столичная знаменитость, опять же спасибо.

– Аля, ну зачем ты так!

– Пора уже! Заходите в вагон!

– Погоди…

Листов испытывал огромное облегчение оттого, что сегодня последний день его пребывания в этом городе. Загостился он. Жена уже закидала телеграммами: «Когда приедешь? »

Он заметил, как у соседнего вагона топчется Василий. Ближе подойти не решается, не хочет показаться навязчивым. В руках у местного живописца огромная папка. Наверное, новые рисунки.

– Василий! – окликнул его Эдуард Листов. – Что ж ты не подойдешь попрощаться?

Тот с сияющим лицом пошел, нет, побежал к столичной знаменитости.

– Что это у тебя? – Он кивнул на папку. – Очередные шедевры?

Листов сказал это без иронии, но Василий смешался.

– Может, покажете там, в столице, кому, – замялся он. – Но ежели не возьмете, я не обижусь.

– Давай, – улыбнулся Листов, забирая папку. – Я покажу.

– А если сразу скажут, что плохо, так вы уж вовсе про меня забудьте. Ничего, переживем как-нибудь. Наталья-то мне место нашла. Кочегаром в котельной. И платят больше, чем сторожу. Хорошее место, я уж и согласие дал.

– Кочегаром? Да, наверное, так будет лучше. До свидания, Василий… э-э-э… – Надо же узнать наконец его отчество! И фамилию забыл спросить. Нет, поздно, все поздно. Да и ни к чему теперь.

Он уже хотел зайти в вагон, как Алевтина схватила за руку:

– Глянь-ка! Пришла!

Листов заметил в толпе провожающих Веронику. Она стояла с безучастным лицом, вроде бы здесь случайно. Откуда она узнала, что именно в этот день он уезжает? Да какая разница? Главное, что пришла! Ее Листов окликнуть не решился, смотрел издалека. Да и она не подходила. Между ними все уже сказано. Он почувствовал досаду. Скорей бы уже дали отправление!

– Эдуард Олегович? – дернула его за полу пиджака Алевтина.

– А? Что еще? – Кажется, стрелочник дал отмашку. Проводники засуетились.

– Фотографию, что ли, на память какую дайте.

Он машинально полез в бумажник и достал оттуда небольшую черно-белую фотографию. Нелли снимала на даче, она же сунула зачем-то карточку ему в бумажник. И пошутила при этом: «Любимой женщине подаришь, когда попросит. Удачно получился». И в самом деле удачно. Художник Эдуард Листов курит, сидя в гамаке, на голове у него светлая шляпа, а в глазах задумчивость и печаль.

Листов встряхнулся: ах, Нелли, Нелли, какая же ты умная женщина! Как я по тебе соскучился! А это все… Он с недоумением посмотрел на Алевтину, потом на Веронику. Как-то это все… мелко. Мелко и пошло. Прямо затмение нашло! Нет, не затмение, а вдохновение, которое в миг все преобразило. А теперь прошло.

Алевтина проворно выхватила из его руки фотографию:

– Спасибочки!

– Граждане пассажиры! До отправления поезда осталось пять минут! Просьба к провожающим покинуть вагоны! Граждане пассажиры…

– Ну, вот и все. Аля, прощай! Василий, всего хорошего тебе и удачи!

– И вам того же, Эдуард Олегович!

Он с явным облегчением стал подниматься в вагон. Хорошо, целоваться не полезли! Проводница посторонилась, пропуская его, бросила кокетливый взгляд. И вдруг ему до смерти захотелось курить. Пять минут осталось. Не сидеть же в купе? Еще насидится, дорога дальняя.

Алевтина с Василием не уходили, терпеливо ждали отправления поезда. Вероника тоже стояла на перроне. Листов курил, глядя свысока на провинциальный городишко, в котором пару мгновений был действительно счастлив.

– Прощай, Вероника! – еле слышно сказал он.

Окурок полетел на перрон. Проводница неторопливо принялась закрывать дверь. Он прошел в вагон и остановился у окна. Поезд тронулся, в прошлое медленно уплыли они все: Алевтина, Василий, Вероника, Андрей… Листов впервые его заметил, должно быть, он только что пришел, а теперь уводит с перрона Веронику. Помирятся, куда они денутся. Любовь прощает все.