Нагадали мне суженого - Наталья Андреева

Она задумалась. Признаюсь: мои вопросы зачастую ставят людей в тупик, не только мою маму. Пришлось ответить самой:

– Я поняла: вы сами не знаете, чего хотите. Нет у вас никаких своих желаний, потому что страшно. Все ваши желания – быть как люди. Или не хуже людей. Мне интересно, кто тот человек, на которого все равняются? Эталон, мерило, точка отсчета. Аксенкин? Мэр города? Директор школы Борислав Семенович? Кто он?

– Анечка, что с тобой? – заволновалась мама. – Почему ты так нервничаешь?

– Мне просто интересно. И непонятно. Как можно всю жизнь прожить с оглядкой на людей? Делать не то, что тебе хочется, а лишь то, за что нельзя осудить. То есть ничего не делать. Есть, пить, спать, ходить на работу, которая вся – сплошная скука. Отбывать повинность, одним словом. Вот как так можно?

– Это потому, что ты почти десять лет прожила в Москве, – грустно сказала мама. И добавила: – Но там тебе тоже не понравилось.

– Я по крайней мере живу. Ищу себя, пробую.

– Да тебя весь город называет сумасшедшей, – не удержалась она.

– Они меня просто боятся, – устало сказала я.

От родственников мы отправились на прогулку. Я таскала маму по всему городу, пока на улицах не стало совсем пусто. Но я была уверена: они смотрят в окна. Мама – не алиби, и я это прекрасно понимала. Мне нужны ВСЕ. Весь город. О! Я знаю! Они охотно упрячут меня в тюрьму! Они только об этом и мечтают! Поэтому я всю ночь напролет буду ходить под их окнами. ВСЕ не могут сговориться. Поодиночке ни один из них не захочет стать моим алиби. Но ВСЕ! Куда они денутся? Их главная проблема в том, что они не могут против меня договориться. Этот монолит на самом деле куча наваленных в беспорядке камней. В огромных щелях постоянно гуляет ветер. Это слухи.

Я бы ходила под окнами всю ночь, честное слово! Но мама не выдержала:

– Холодно, Аня, пойдем домой.

Куда деваться? Но в десять вечера я пошла смотреть сериал к соседке по лестничной клетке. И проторчала у нее до полуночи. На сей раз обошлось без предсказаний.

Слава богу, Зиму убили до полуночи. Эксперт так и не смог с точностью определить время. Проклятые мухи! И, разумеется, жара. Но мое алиби оказалось не просто железным, а железобетонным. Я все воскресенье была на виду. У меня за весь день не нашлось ни единой минутки свободной. А ведь до музея еще надо дойти! Это вам не ближний свет! Окраина! Да еще на горе! Ни один человек в городе не видел, как в воскресенье я карабкаюсь на гору. Потому что я этого не делала. Вот так.

Но они вцепились в меня мертвой хваткой. Они – это следователь. Его Величество Дознание. Не Арсений. Тот сразу сказал:

– Лебедёва здесь ни при чем.

Буквально два слова о моей фамилии. Чтобы доказать вам, что я законопослушная гражданка. Не будь я таковой, давно бы подчистила паспорт. Убрала бы две точки над буквой «е». Есть ведь прекрасная, звучная фамилия – Ле? бедева. А я вот Лебедёва! Звучит, согласитесь, простецки и даже вульгарно. И все дело в двух маленьких точках, еле заметных глазу. Убрать их – и дело с концом. Я так и сказала маме.

– Разве нельзя было обойтись без точек над «е», заодно чернила бы сэкономили?

– Как можно, Аня? – испугалась она. – Мы всю жизнь были Лебедёвы. И все знают, что мы Лебедёвы, а не Лебедевы. Все равно ведь так и будут звать. Да еще и посмеются!

Самый страшный мамин сон – стать предметом общегородских пересудов. Не дай бог показаться обывателям смешной или недалекой. Но я во что бы то ни стало сделаюсь Лебедевой! Я все равно этого добьюсь! Мне ведь еще не раз придется менять паспорт. Вы спросите, почему я не взяла фамилию «хоть кого-нибудь», когда выходила замуж? Да потому что он Воробушкин! Ладно бы Воробьев! Хотя, согласитесь, обидно из гадкого утенка превратиться в воробья. Ладно бы в гуся или в индюшку. Была б я Анфисой Индюшкиной. Или Гусевой. А то – Воробушкина! Ну уж нет! Дудки! Лучше оставаться Лебедёвой. Я и осталась.

И вот вам, пожалуйста! А говорят, что я нарушила закон! Хорошо, Арсений за меня заступился.

Но вопросы задавал не он. Его вообще в кабинете не было. Следователь был молодой, он просто горел желанием сделать карьеру, что само по себе отвратительно. Есть два типа карьеристов: тайные и явные. Одни тщательно скрывают, что метят в кресло своего начальника, и предпочитают все делать чужими руками. Плетут интриги, пока сотрудники не упадут на колени:

– Ах, Иван Иваныч! Спасите!

И спаситель, скромно улыбаясь, берет бразды правления в свои руки. И все ему благодарны.

Явные карьеристы в отличие от тайных постоянно сами себя куда-нибудь выдвигают. Они похожи на очкарика-отличника за первой партой, который все время тянет руку:

– Я! Можно мне!

И учитель время от времени вынужден говорить:

– Можно.

В итоге они получают-таки свою золотую медаль. Я тоже медалистка, но меня все десять лет учебы к доске тащили прямо-таки силком. Я и отвечала, глядя в пол, стесняясь, что я знаю то, чего никто не знает.

А этот до сих пор выпрыгивает из штанишек, не терпится ему! Еще бы, такой случай представился! Раскрыв преступление века, он попадает прямиком на первые газетные полосы, а оттуда сразу в зампрокуроры. А там и до прокурора недалеко. Пока только нашего города, потом округа, а там уж и премьерское кресло вдали маячит. И он старался:

– Как давно вы задумали совершить убийство, гражданка Лебедёва?

Убийство я задумала только что, глядя в его оловянные глаза. Мне хотелось сказать ему что-нибудь ужасное, но черт меня возьми! Его ждет блестящая карьера! Вот почему так? Плохим людям я не могу сказать ничего плохого! «Хоть кто-нибудь» не в счет. Да он и не плохой. Плохая в нашем браке была я, признаю это.