Лакомый кусочек - Маргарет Этвуд

Видимо, он услышал, как я брожу по квартире, и крикнул из ванной:

– Мэриен? Это ты?

– Да, – крикнула я в ответ. – Привет!

– Привет! Налей себе что хочешь! И мне – джин с тоником, ладно? Я буду через минуту.

Я знала, где что стоит. В кухонном шкафу отдельная полка отведена под бутылки со спиртным, и он никогда не забывает наполнить водой формочки для льда. Я отправилась на кухню и аккуратно смешала нам напитки, причем украсила край его стакана лимонной долькой, как он любит. У меня обычно уходит много времени на это дело: в отличие от прочих я всегда отмеряю нужное количество спиртного.

Шум воды в душе прекратился, потом по полу зашлепали мокрые ноги, и когда я обернулась, Питер, с которого вовсю капала вода, уже стоял в дверях кухни, завернувшись в красивую темно-синюю простыню.

– Приветик, – повторила я. – Твой стакан на стойке.

Он молча шагнул вперед, взял у меня из пальцев мой стакан, отхлебнул из него добрую треть и поставил на стол позади меня. Потом обвил меня руками.

– Ты меня всю вымочишь, – тихо заметила я и прижала еще холодные от кубиков льда пальцы к его голой пояснице, но он не поежился. После душа его кожа была теплая и скользкая.

Он поцеловал мое ухо.

– Пойдем в ванную, – предложил он.

Я устремила глаза через его плечо на душевую занавеску – она была пластиковая, серебристого цвета c розоватыми лебедями, плавающими в пруду по трое среди белоснежных кувшинок; рисунок был совсем не во вкусе Питера, но он купил эту шторку в спешке и выбрал первую попавшуюся не слишком ужасную. Интересно, зачем ему понадобилось звать меня в ванную. Идея не показалась мне удачной – я предпочитала заниматься этим в кровати и точно знала, что у маленькой и неудобной ванны твердые стенки и острые края, но не стала возражать: пожалела из-за Триггера. Правда, я схватила напольный коврик и подложила себе под спину, чтобы края ванны не так врезались мне в плечи.

Я думала, что Питер будет в депрессии, но, хотя он явно был не в своей тарелке, ни в какую депрессию не впал. Зачем все-таки понадобилось идти в ванную, я не могла понять. Я стала вспоминать его реакцию на два других обескураживших его брака. После первого он уложил меня на овечью шкуру на полу в спальне, после второго – на колючее одеяло в чистом поле, до которого мы ехали четыре часа кряду и где я то и дело опасалась появления фермера со стадом коров. Я решила, что и теперь сработал тот же самый алгоритм. Возможно, так он пытался себе доказать, что все еще молод душой и такой же безбашенный, как раньше, или так бунтовал против безрадостной жизни с грязными чулками в раковине и застывшим в сковородках беконным салом, как он ее себе представлял по опыту своих женатых друзей. Такие странные и внезапные фортели навели меня на мысль, что ему нравилось вести себя именно так, потому что он об этом где-то прочитал, но я не могла понять, где именно. Историю с полем, сообразила я, он нашел в каком-то мужском журнале; я даже вспомнила, что одно время он пристрастился носить клетчатую куртку. Овечью шкуру его надоумил использовать эротический журнал – какая-нибудь статейка о страсти в пентхаусе. Но ванна откуда? Вполне возможно, из какого-нибудь детектива с убийством, он обожает читать такую, как он ее называет, «эскапистскую литературу»; правда, в таких детективах в ванне, скорее, кого-то топят. Женщину. Такой поворот сюжета дает издателям отличный повод эффектно оформить обложку: абсолютно голая женщина в ванне, чуть прикрытая куском мыла или резиновой уточкой, или с кровавым пятном на груди, чтобы обложка прошла цензуру, с плавающими по поверхности воды прядями волос, ее тело в белоснежном склепе, холодное, как айсберг, потому что она мертва, и ее пустые глаза устремлены в упор на читателя. Ванна как гроб. Вдруг у меня в голове промелькнула мысль: а что, если мы оба уснем, и кран сам собой откроется, из него потечет теплая вода, но мы и не заметим, и вода постепенно наполнит ванну и убьет нас? Вот будет сюрприз для клиента Питера, когда тот придет утром показывать квартиру очередной группе будущих съемщиков: пол залит водой, и два голых трупа, лежащих в обнимку в ванне. «Самоубийство, – решат все. – Умерли ради любви». А летними ночами наши привидения, обернутые в банные простыни, будут являться на лестничных пролетах жильцам многоквартирного здания…

Устав от вида розовых лебедей, я повернула голову и стала разглядывать серебристую лейку душа. Я ощущала аромат мокрых волос Питера – аромат чистоты и мыла. От него всегда пахло мылом, не только после душа. Этот запах ассоциировался у меня со стоматологическим кабинетом и медикаментами, но мне он нравился. Питер никогда не пользовался противно приторными лосьонами после бритья или другими мужскими заменителями парфюма.

Я видела его руку, обнявшую меня: волоски на ней росли рядами. Рука была под стать ванной: чистая и белая, как новенькая, а кожа необычно гладкая для мужчины. Лица его я не видела, потому что его голова лежала у меня на плече, но я попыталась себе его представить. Он был, как заметила Клара, «красавчик» – вот что, видимо, сразу меня в нем и прельстило. На него обращали внимание, но не потому, что у него была мужественная или яркая внешность, но потому что она олицетворяла собой доведенную до совершенства заурядность – как моложавые ухоженные лица на рекламе сигарет. Иногда мне в его лице недоставало естественного изъяна: бородавки или родинки, или налета грубоватости, чего-то такого, на чем бы взгляд мог задержаться, а не просто скользнуть.

Мы познакомились на банкете после моего окончания колледжа. Он был знакомым знакомого, и мы сели вместе в тенечке и ели мороженое. Он держался довольно скованно и спросил, чем я собираюсь заниматься дальше. Я что-то начала ему плести про свои планы, причем в моем изложении они выглядели куда четче, чем в моей голове, и уже позднее он признался мне, что вот этот ореол независимости и здравого смысла его и привлек: он увидел во мне девушку, которая не станет посягать на его свободную жизнь. Недавно у него был неприятный опыт с, как он тогда выразился, «особой совсем другого рода». На таком принципе выстраивания своей жизни мы и сошлись, и меня это вполне устраивало. Мы сразу восприняли друг друга без иллюзий, благодаря чему и поладили. Конечно, мне приходилось подстраиваться под его меняющиеся настроения, но так бывает с любым мужчиной, а его настроение менялось так явно, что трудностей у меня не возникало. За лето он стал моей приятной привычкой, и поскольку мы виделись только по выходным, первоначальный глянец наших отношений не успевал поблекнуть.