Портрет обнаженной - Геннадий Сорокин

– Ей-богу, не пойму, что в их поступке предосудительного. Одетый мужчина обнимает одетую девушку, и что с того? И самое главное – ты-то здесь при чем?

– Представьте, что вы до безумия любите молоко. Берете полную крынку, выпиваете ее залпом, а на дне дохлая крыса лежит. Вы после этого будете пить молоко? Нет. Любое молоко будет казаться вам ядом, в любой емкости вы будете представлять крысу на дне. То же самое со мной. Я с наслаждением пил чистоту Луизы и вдруг увидел, что она ничем не отличается от других девушек, такая же похотливая и продажная.

– Паша, как мужчина мужчине, скажи: между тобой и Луизой не было интима?

– Любая интимная интрижка разрушила бы нашу духовную связь, сцепку между художником и его музой. Как-то раз мы поцеловались с Луизой после вечеринки с шампанским, на другой день обоим было неловко. Я неделю не мог найти вдохновение. Потом все восстановилось, но больше я Каретину не обнимал. Я понял, что физический контакт между нами препятствует переносу чувств на холст.

– Рано или поздно Луиза бы вышла замуж, и тогда бы твое вдохновение закончилось?

– Нет. Она перешла бы из одного образа в другой, но осталась бы прежней. Для меня ударом ведь было не то, что она не девственница, а то, что это все так по-скотски произошло. Она и Осмоловский! Ему пятьдесят лет, ей – восемнадцать. Он грязный старик, а она с ним обнимается, как уличная девка.

– Попробую поймать твою мысль. Для сохранения образа Каретина должна была встретить прекрасного принца на белом коне, принять его красивые ухаживания и только потом выйти замуж в белом платье и фате. Я правильно тебя понял? Все, оставим этот эпизод и перейдем к дальнейшим событиям. В мастерской ты не буйствовал, вазами не кидался?

– Я молча ушел. Дома попробовал нарисовать ее, но ничего не получилось: набросок вышел безжизненный. Мое вдохновение исчерпало себя.

Прервав Волкова, на столе зазвонил телефон.

– Андрей, давай на выезд! – сказал дежурный по РОВД.

– У меня важный допрос, я не могу прерваться, – возразил я.

– Васильев распорядился, чтобы ты лично выехал на место и организовал раскрытие преступления.

– Мать его! – выругался я. – Так и знал, что придется на два фронта крутиться. Что там случилось? Ножевое? Собираюсь.

Я положил трубку и набрал номер Яковлевой.

– Светлана Александровна, иди домой, я Волкова в ИВС сам закрою. О, сделай одно доброе дело: позвони его родителям, пусть парню вещи соберут и поесть захватят.

Вернувшись через час (преступление оказалось пустяковым – сосед порезал соседа), я забрал Волкова из комнаты для задержанных, поднялся к себе в кабинет.

– Продолжим, – сказал я. – Итак, ты понял, что между Осмоловским и Каретиной есть интимные отношения и потерял вдохновение. Что было дальше?

– У нас был крупный заказ. Я рисовал Луизу в образе Русалочки. Как только Осмоловский и Каретина увидели законченную картину, так тут же закричали: «Ты что за халтуру нам подсовываешь? Это же безжизненная мазня! Ты хочешь нам заказ сорвать? » Я вспылил, говорю: «Сами виноваты! » Осмоловский, как только узнал, в чем дело, тут же вышел, даже разговаривать со мной не стал, а Луиза набросилась на меня: «Какое тебе дело до моих отношений с мужчинами? С кем хочу, с тем и встречаюсь». Я влепил ей пощечину и ушел. Картину заказчик брать отказался, Осмоловскому пришлось вернуть задаток. В общем, они обиделись на меня, а я – на них. Пока между нами шла «холодная война», я рассказал о Луизе своему одногруппнику Сергею Веселову. Он посмеялся надо мной, говорит: «Ты что думаешь, Луиза только с Осмоловским спала? Я ее с Фроловым в одном автомобиле видел». Фролов – это новосибирский художник, приезжал к нам мастер-класс преподавать. После этого разговора я впал в депрессию, ни с кем не разговаривал, бросил рисовать, но на занятия в училище ходил исправно, ни одного урока не пропустил. Настал день, когда мы рисовали вазу. На перемене Луиза подошла ко мне и говорит: «Мы нашли мастера, он перерисует глаза у Русалочки, и мы продадим картину другому заказчику». Я отвечаю: «Ничего вы не продадите. Я после уроков изрежу картину на кусочки, в лохмотья ее превращу! » Прозвенел звонок. Мы сели, рисуем вазу. Каретина поворачивается ко мне и показывает язык. Я понял, что она хотела сказать: «Ты как художник исчерпал себя, а я осталась прежней. Меня теперь будут другие мастера рисовать». Я встал, бросил вазу в стену около Каретиной. Остальное вы знаете.

– Ты бросил вазу в нее или в стену?

– В стену. С трех метров я бы не промахнулся. Скажите, это правда, что лучше бы я ей в голову попал?

– Судя по вашим отношениям – да. Ты бы разбил Луизе голову, но оставил целым лицо. Вряд ли она стала бы на тебя заявление подавать. Из училища бы тебя выгнали за хулиганство, на этом бы дело и закончилось. Паша, скажи, почему ты пошел в училище, а не в художественную академию?

– За Луизой подался, хотел каждый день с ней рядом быть.

– У вас не возникало проблем с БХСС? Вы продавали картины как частные лица, а это, по-моему, незаконно.

– Осмоловский решал все вопросы. Я деньги от него получал, сам с заказчиками о цене не договаривался.

У меня снова зазвонил телефон.

– К задержанному родители пришли, – сообщил дежурный.

– Пусть поднимаются и ждут в коридоре, – распорядился я.

– Родители приехали? – догадался Волков. – Мама опять плакать будет. Проклятая Луиза, все беды из-за нее!

– Паша, тебе не жалко Каретину? То ты боготворишь ее, то проклинаешь. Тебя послушать, так ты ее смерти рад.

– Луиза умерла для меня как муза еще там, в мастерской, в объятиях Осмоловского. Как девушка, с которой можно встречаться, она меня никогда не интересовала.

– Паша, скажи честно: если бы Луиза предложила тебе заняться любовью, ты бы отказался?

– Наверное, да. Наша близость означала бы конец моего вдохновения. Даже если бы она уезжала навсегда, то и тогда бы я предпочел оставить все, как есть, и помнить ее чистой и непорочной. Скажите, вы верите, что я не убивал Каретину? Мне не было никакого смысла ее убивать. Для меня она уже была мертва.