Закат блистательного Петербурга - Сергей Глезеров

«Что же, наконец, делать с бедняком – самым неблагодарным существом на свете, о котором заботится государство в целом и миллионы личностей в отдельности? – с горечью вопрошала популярная в те годы писательница Лухманова. – Еще давать, еще строить приюты, больницы, богадельни, столовые; еще петь, декламировать, танцевать в пользу бедняка? Но это точно воду носить решетом из моря для поливки фруктового сада…»

«В царстве невежества, горя и слез»

В декабре 1910 года в Петербурге проходила очередная перепись населения. Самыми трудными объектами для счетчиков, проводивших перепись, являлись ночлежные дома. Обитавшая там публика зачастую гостеприимством не отличалась и не спешила встречать переписчиков с распростертыми объятиями.

Многие бездомные, ютившиеся в ночлежках, были встревожены переписью и спасались бегством на Горячее поле, излюбленное место хулиганов и бродяг, и на скотопригонный рынок. Когда на этот рынок явились счетчики, то они обнаружили беглецов-ночлежников забившимися в сено в конюшнях для скота.

После переписи полицейские хотели арестовать бродяг, но переписчики не дали этого сделать. Они заявили, что перепись не преследует карательных целей, а имеет задачей получить цифровые данные и в конечном итоге – улучшить жизнь горожан.

Перепись в ночлежках, как правило, проходила ночью, поскольку только в это время можно было застать их обитателей. Памятуя о случаях, бывших при предыдущих переписях постояльцев обиталищ «городского дна», многие из счетчиков запасались кое-каким оборонительным оружием на случай нападения.

Дезинфекционная камера в гостинице для рабочих. Фото К. Буллы. 1909 г.

В многоэтажном ночлежном доме на Обводном канале, 145, куда также пришли счетчики, нашли себе приют около девятисот бездомных.

«Распахнулись двери, и сразу же все почувствовали страшно тяжелую атмосферу, невыносимую для свежего человека, – запах человеческого тела смешался с запахом выпитого денатурированного спирта, который употребляется ночлежниками в самых широких размерах, – передавал свои впечатления один из участников похода в ночлежку. – На нарах не особенно живописные группы: кто сидит, кто лежа разговаривает, почти все разутые. Начинает кружиться голова от духоты и гама, царящего в помещении ночлежного дома».

У каждого обитателя ночлежки была своя история «грехопадения». Среди ночлежников, переписанных счетчиками на Обводном канале, оказались бывший кадет Александровского корпуса и бывший ученик одной из престижных петербургских гимназий.

Баня при гостинице для рабочих Попечительства о народной трезвости. Фото К. Буллы. 1909 г.

«В 1903 году я окончил кадетский корпус и думал поступить в юнкерское училище, – поведал свою историю бывший кадет, прикрывавшийся изодранным пиджаком, сквозь который просвечивало голое тело. – Слабые силы не позволили мне пойти на военную службу, и я поступил в банк. Однако несчастия обрушивались на меня одно за другим. Я начал манкировать своими обязанностями, в результате лишился службы и опустился до ночлежки. Рад бы вырваться, да поздно… Засосало».

Другой ночлежник, бывший гимназист, бравировал своей интеллигентностью. «Получил я от покойного папаши 62 тысячи рублей и прокутил все, – с надеждой на сострадание рассказывал он. – Сделался форменным алкоголиком, из гимназии выгнали, начал было служить. Посудите, какая же служба, когда столько прожито. Мать до сих пор жива, имеет несколько домов в Петербурге, да стыдно пойти, знаю, что не откажет. Она, бедная, думает, что я погиб. Да я и действительно погиб – нравственно…»

В других ночлежных домах «интеллигентные бродяги» встречалось гораздо реже, хотя и там можно было увидеть бывших чиновников, военных, начальников станций и т. д. «Впечатление от ночлежных домов получается кошмарное, – ужасался газетный репортер, – уж слишком много бедноты, слишком много невежества, горя и слез».

Тяжелую картину представляло дамское отделение ночлежного дома на Обводном канале. Бездомные женщины с тупым безразличием относились к переписи, им было все равно: «Что перепись, лучше бы к празднику что-нибудь принесли, подарочек какой-нибудь».

Перепись не обошлась без неприятного инцидента, жертвой которого стала счетчица – студентка Высших женских курсов. Она спросила у одной из ночлежниц:

– Скажи, голубушка, чем занимаешься?

– Воровством, матушка, – отвечала та, – да вот и у тебя, голубушка, украла кое-что.

Курсистка не обратила тогда внимания на замечание откровенной воровки и только в двенадцать часов ночи, возвращаясь домой, обнаружила пропажу кошелька. Заплатить трамвайному кондуктору за билет ей было нечем. Воровка сказала правду: кошелек она действительно успела украсть…

Бунт в городской богадельне

Редкий скандал разразился в стенах городской богадельни в Смольном в начале 1912 года. Обитатели этого богоугодного заведения обратились к петербургскому градоначальнику генералу Драчевскому с жалобой на свою тяжелую жизнь.

Они писали градоначальнику, что в богадельне творятся безобразия: призреваемых морят голодом, издеваются над ними как могут и т. п. Жалобу градоначальник получил, а затем отправил по инстанциям, и пошла она путешествовать по длинной чиновничьей лестнице.

За это время история обросла всевозможными слухами, в газетах даже появились заметки о «бунте стариков и старух». Попала жалоба сначала в Городскую управу, та переправила ее в больничную комиссию, а последняя передала ее туда, откуда она и пришла, – в ту же самую богадельню, а именно – ее попечителю тайному советнику Кабату.

C картины Г. Геркомера «Во вдовьем доме»

Известный петербургский журналист Л. Баумгартен в январе 1912 года лично отправился в городскую богадельню, дабы выяснить, что же там происходит. «Жалобу я, действительно, получил, – заявил журналисту тайный советник Кабат, – но я получаю их регулярно и всегда без подписей. Жалуются, например, что не дают есть. А подкладка тут иная: каждое утро производится подсчет количества обедов, которые следует приготовить. Если кто собирается на целый день уйти, то мы отмечаем это и готовим только для тех, которые остаются. Ведь нас строго ревизуют, нам приходится давать отчет о самой мелкой сумме, оттого наша экономия, может быть, иногда и принимает немножко угловатую форму».

Кабат не взял на себя смелость утверждать, что в городской богадельне всем уж так живется широко и привольно. «У нас много интеллигентных бедняков, знавших лучшие времена, – признался им, – им тяжело подчиняться режиму богадельни, они страдают нравственно и физически. Но что же можно сделать? Средств нет для этого. Но злоупотреблений у нас нет».

Как ни странно, но объяснения попечителя богадельни полностью удовлетворили репортера «Вечернего времени», и он не стал выяснять всю подноготную конфликта. «Как видите, никакого бунта нет, – поспешил успокоить он читателей газеты. – Везде тихо и смирно. И всякий желающий в любой момент легко удостовериться в этом пусть пожалует на Смольную, в городскую богадельню».