Тайна Цирка - Никита Замеховский-Мегалокарди

– Пожалуйста, Мартин, не уходите, это я виноват…

И как только он это произнёс, шарик в его руке засветился ярче, а Еремеева ни с того ни с сего подошла к Мартину, прижала руки к груди и спросила:

– А можно вас обнять?

– И меня тоже, – прогудел снизу крошечный клоун.

Тигр вместо ответа потёрся огромной головой о Еремееву, а Димка вдруг уловил в потёмках впереди какое-то движение и показал туда пальцем.

Клоун, как охотничий пёс, подскочил в воздухе и ринулся в указанном Димкой направлении.

– Ловим, ловим! Тихонько, – шептал он басом Димке, обогнавшему его в два шага.

– Я вижу! – отвечал Димка, азартно раскачивая светящийся шарик из стороны в сторону.

И действительно, шагах в пяти перед ним на коротеньких толстых ногах семенил, стараясь удрать из круга света, тучный, маленький, ещё меньше клоуна, человечек в синей плотной мантии до пят. Мантию он подхватил двумя ручками, при каждом движении она шуршала, как целый отряд сверчков, а сам человечек пыхтел, как закипающий чайник.

Погоня длилась недолго, Димка нагнал человечка, и тот, прижавшись спиной к стене, замер под старой афишей [12 - Афиша – красочно оформленное объявление о спектакле, представлении, кинопоказе, лекции и т. п. ] с каким-то силачом и из-под насупленных бровей стал разглядывать Димку.

Димка глазел на него в ответ, а через мгновение из-за Димкиной ноги высунулся запыхавшийся не меньше человечка клоун и прогудел:

– А тайна где?

– А это кто? – недоумённо спросил Димка.

– Это? Это шорох! Такие, как он, тут везде в потёмках снуют.

И шорох, явно недовольный подозрениями в том, что он не шорох, снова подхватил свою синюю мантию и затряс ею, отчего она зашуршала и зашелестела. В ответ из темноты справа послышалось такое же шуршание, и шорох, ещё немного пошелестев, с достоинством удалился в ту сторону.

– А где же тайна? – несколько разочарованно протянул Димка.

– Наверняка близко, – ответил Мартин, подошедший сзади вместе с Еремеевой. – Тайны обычно рядом, и на самом-то деле ждут того, кто их раскроет. Просто прячутся, ну им вроде бы так положено.

Вокруг расстилалась темнота, и в ней, полной тайн, кроме шорохов и шелестов стали угадываться и другие звуки: хлопали крылья, что-то поскрипывало. Иногда загадочно покачивались свисающие верёвки, а один раз сверху, кружась, слетело белое голубиное перо. Сквозняки шевелили волосы. Причём, когда они это делали своими прохладными лёгкими ладошками, казалось, что они ещё и хихикают…

– Вон там, – сказал тигр Мартин, – за тумбами…

Клоун, как обычно, выскочил вперёд, за ним поспешил с шариком света в руке Димка. И действительно, в укромном уголке, за тумбами, на которые прыгают львы и тигры, обнаружилась тайна.

Она сидела, надвинув на лоб огромную тёмно-тёмно-зелёную шляпу с мягкими вислыми полями, и куталась в серый бесформенный балахон. Сидеть просто так ей, видимо, было скучно, поэтому она начертила пальцем в сизой пыли вокруг себя всякие узоры.

– Здравствуйте, уважаемая тайна, – очень вежливо обратилась к ней Еремеева и ткнула Димку локтем в бок.

– Здравствуйте, – спохватился пялившийся на тайну Димка и дёрнул головой, пытаясь воспитанно поклониться.

– Она тебе не ответит, – авторитетно заявил клоун.

– А что же нам делать? – растерянно спросила Еремеева.

– А ты попроси её снять шляпу, – шёпотом ответил ей Мартин в самое ухо.

Еремеева почесала плечом шею, которую усами ей пощекотал Мартин, и сказала:

– А вы не могли бы снять шляпу?

Тайна быстро посмотрела на неё, потом пристально оглядела Димку, словно размышляя, сто ит ли перед ним себя раскрывать, и медленно стянула с головы огромную шляпу…

И тут серый балахон сам собой сполз с её плеч, и из-под него выпорхнули тысячи и тысячи светящихся разноцветных бабочек! Они были чудесны! Всех цветов и оттенков – голубые и густо-оранжевые, лоснящиеся чёрные, золотые, изумрудные, красные, синие, как мерцающие глубины океана, и все светились: одни ярко, как блики на воде, другие остро, как искры костра, а какие-то просто мерцали, словно снежинки утром.

И весь этот сноп света и цвета закружился вихрем, завился вокруг Димки и Еремеевой сверкающей стеной, разлился у ног, раздался над головой! И вдруг сложился в живую картину, которая словно бы заключила ребят в себя, обняв со всех сторон. И в этой картине, в самом её углу, лежал, свернувшись клубочком, совсем крошечный тигрёнок и плакал, потому что его огромная полосатая мама от него отвернулась. Оставила, насовсем.

Никогда ещё ни Димка, ни Еремеева не чувствовали такого одиночества. Бабочки, из которых складывалась эта картинка, так шевелили своими крыльями, что она менялась и жила как кинофильм. Но в кино, пусть даже и про одиночество, всё равно ты по другую сторону экрана, а тут…

А тут всё было по-настоящему, словно Димка и Еремеева переживали ужас и грусть вместе с крошкой тигрёнком.

Так одиноко бывает в конце марта последней снежинке, так одиноко бывает маленькой рыбке, заплывшей в пустую раковину. Так одиноко бывает, когда вдруг понимаешь, что никому, совсем-совсем никому ты не нужен и тебе всегда будет холодно.

Еремеева плакала, тянулась к тигрёнку, чтобы приласкать, даже Димка хлюпал носом и тоже хотел взять тигрёнка на руки, прижать к себе. Но ничего не получалось: когда они двигались вперёд на шаг, ровно на шаг отодвигалась вся картинка, и от этого плакать хотелось ещё больше! Потому что когда видишь чужое горе, становится горько, а когда горю помочь не можешь, то ещё горше.

Но вдруг бабочки шевельнули разноцветными крыльями и к тигрёнку подошёл большой человек, присел рядом и, положив ему на ещё маленькую голову большую руку, сказал:

– Не бойся, малыш, ты уже не один.

А потом произошло ещё кое-что: бабочки шевельнулись так причудливо, что вместо фигур тигрёнка и человека стали видны холодное, изумрудное и бездонное одиночество и тёплая, переливчатая, как голубиное горлышко, забота. И эта разноцветная и мягкая забота стала бездонное одиночество наполнять движением, красками, и в одиночестве что-то шевельнулось – как птица шевелится в утре.

Димка не заметил, что держит ладонь Еремеевой, а щекам его горячо и влажно.