Их повели налево - Моника Хессе

– Это здесь, да? – спрашивает Дима. Он остановил свой джип и глядит на меня с удивлением. Моя реакция отличается от той, которую он ожидал.

– Да, здесь.

– Скажи мне, куда ехать теперь.

Я сглатываю, смотрю по сторонам.

– Домой. К Абеку.

– В какую сторону?

Мы стоим неподалеку от окраины Сосновца. Вокруг разбросаны маленькие крестьянские хозяйства, маленькие участки земли. Когда мы подъедем ближе к центру, дома будут стоять чаще и среди них будут многоквартирные, в три или четыре этажа. Вдалеке я вижу заводской район; если бы мы сейчас были ближе к нему, я смогла бы различить сажу, выбрасываемую из труб заводов – она висит в воздухе над трамвайными проводами. Широкие мощеные площади. Электрические фонари на улицах, закусочные, в которых обедают рабочие, торопясь наесться в свой обеденный перерыв.

– Зофья?

Я собираюсь с мыслями. Есть два адреса, которые я могла бы назвать Диме. Первый находится в районе, называемом Шродула, на окраине города, в еврейском гетто, в которое мою семью загнали, когда мне было тринадцать лет. Груды мусора на улицах, разрушающиеся стены, пустыри. Нам шестерым приходилось ютиться в одной комнате.

Второй адрес – это мой настоящий дом, тот, который принадлежал бабе Розе – там выросла моя мать, а когда она вышла замуж за моего отца, туда переехал и он. Этот дом находится ближе к центру.

– Поверни направо, – говорю я. К нашему настоящему дому. Я планировала встретиться с Абеком именно там. Так я ему и сказала: «Повтори адрес, Абек. Помнишь растущие там березы? » А что, если он уже давно ждет меня там, ждет один-одинешенек? «Я старалась выздороветь быстрее, Абек. Правда, старалась».

Дима поворачивает, и гравийная дорога сменяется мощеной. Мы проезжаем мимо мужчин в простой рабочей одежде, затем их сменяют мужчины в костюмах и шляпах. Дима приветственно поднимает руку, и один прохожий осторожно машет в ответ, но остальные словно не замечают нас вообще.

– Что это? – спрашивает Дима, показывая на ветровое стекло, на виднеющуюся среди зданий зелень.

– Это Селецкий парк. Иногда мы приезжали сюда на школьные экскурсии.

– А! – Несколько минут спустя он показывает рукой на что-то еще. – А что вот это?

Дима так радуется, осматривая город, будто он и сам здесь на экскурсии со своей школой, будто мы вместе приехали сюда на каникулы. В госпитале нас готовили к этому, говорили, что по возвращении домой у нас могут возникнуть странные чувства, но такого я не ожидала. Внутри у меня все сжалось, во рту металлический вкус.

– Это замок? – Дима показывает на самое нарядное из виденных нами зданий.

– Это вокзал. Раньше по выходным там открывался рынок. Мы называем Сосновец… – Я замолкаю, потому что даже это воспоминание, не имеющее никакого отношения к делу, вызывает у меня душевную боль. – Мы называем его Сковородкой.

Мой прекрасный безобразный город. Сосновец не похож на красивые города вроде Кракова, в который мама возила меня на праздничные обеды, когда наступал мой день рождения. В Сосновце промышленные магнаты строили свои заводы: здесь выплавляли чугун, варили сталь, изготавливали канаты и краски. Улицы в городе широкие, здания функциональные, в воздухе полно дыма. Главное здесь – польза, а не шарм. Кто может любить город, который прозвали Сковородкой?

Моя семья любила его. Мы и не подозревали, что наша любовь к городу настолько безответна.

Я знаю, что многие в Польше оказывали сопротивление немецким войскам: Армия крайова, Национальные вооруженные силы, Еврейский воинский союз – все они боролись против оккупантов. Я знаю – я услышала об этом позже, – что в Варшаве было восстание, что город более шестидесяти дней воевал против нацистов, поэтому-то Варшавы, можно сказать, больше и нет, немцы покарали город, стерев его с лица земли.

Но мне также известно, что, когда немцы вошли в Сосновец, многие жители города уже отлично выучили нацистское приветствие.

Окружающий пейзаж становится более знакомым, теперь все вокруг напоминает мне о моей семье. Мы проезжаем мимо библиотеки, во всяком случае, раньше в этом здании была именно она. А вот рынок, на котором мы покупали провизию в ту неделю, когда произошло вторжение. Было самое начало сентября, и наши буфеты и кладовые стояли пусты, поскольку мы только что вернулись из отпуска и с каникул. В магазине основные продовольственные товары, такие как хлеб, были уже раскуплены, и оставались только деликатесы. Например, блины, чтобы делать блинчики с мясом. Стеклянные банки с вареньем из ревеня, стоящие рядами за спиной растерянного хозяина магазина.

– Мы купим все, – тихо сказала мама.

И в первые две недели немецкой оккупации мы питались так, словно у нас был праздник.

* * *

Джип объезжает вокруг здания из красного кирпича с арками, украшенными по краям известняком, и я не дожидаюсь очередного вопроса Димы. – Это дворец Дителя, – говорю я. – Хайнрих Дитель первым стал строить в Сосновце текстильные фабрики.

Когда я произношу слова «дворец Дителя», мое сердце начинает биться чаще и пересыхает во рту. Значит, скоро мы подъедем к моему дому. Именно по этой дороге ходил мой отец, когда направлялся на свою фабрику.

Я всматриваюсь в дворец Дителя и вижу, что на его воротах вывешен не флаг семьи Дитель – на них развевается красное знамя с желтыми серпом и молотом и пятиконечной звездой.

– Наверное, тебе надо сюда, Дима. – Я показываю на советский флаг.

Его лицо светлеет.

– Да. Я остановлюсь здесь, а потом отвезу тебя к твоему дому, хорошо?

Меня охватывает паника, сердце колотится еще быстрее.

– Нет! Сначала мне нужно добраться до моего дома.

У него вытягивается лицо.

– Это займет всего несколько минут.

Я подавляю раздражение и уже берусь за ручку двери.

– И до моего дома всего несколько минут.

– Но, Зофья. – Кажется, моя невесть откуда взявшаяся храбрость ошеломила его – она ошеломляет и меня саму.

– Тебе надо идти туда. Уверена, что ты хочешь доложить о своем прибытии старшим офицерам.

«А мой брат, возможно, уже дома, и я не могу ждать. И не хочу встречаться с ним на глазах у других».