Без крестной феи - Галина Романова

Точка опоры…

Ее ему не хватало, это факт. И не о спорте речь. О жизни.

Мать его отдала, решив за всех: кому будет лучше, с кем и как долго. Папаша этим «лучше» так и не стал. Муштровал его изо всех сил. Детство прошло, как на плацу. К чему готовил, так и не сказал: скончался от сердечного приступа прямо на фирме. Завещал все ему, хотя и грозился неоднократно, что найдет каких-то там племянников, они его дело и продолжат. Чувствовал, старый козел, что он не станет его преемником в бизнесе. Понимал: ему это неинтересно.

– Все спустишь, гаденыш. Знаю. Вижу по глазам, что неинтересны тебе никакие грузоперевозки…

Конечно нет. Неинтересны. Он продал бизнес отца сразу. Как вступил в права наследования, так на второй день и продал. Выгодно, очень выгодно! И хорошо распорядился средствами. Живет теперь обеспеченно, не особенно заботясь о завтрашнем дне. Знал: он безбеден и не голоден – завтрашний день. И долгие годы будет так. Никто не посмеет посягнуть, потому что все было сделано грамотно.

Все у него замечательно. Но вот точки опоры, той самой, о которой пишут, слагают вирши и песни, у него нет.

– Жениться вам надо, барин, – посмеялся вчера над его скукой начальник охраны. – Иначе никак…

А на ком? На ком жениться? Кругом одни шлюхи алчные, неверные, избалованные. Или безвольные, голодные, с серыми замученными лицами, как у гардеробщицы. Он обернулся, поискал ее лицо глазами, но за спинами желающих сдать верхнюю одежду не увидел. Народу было много, очень много. И это хорошо. Самое время для поисков. Самое время. Но для начала надо поесть.

Он не стал присаживаться за столик, а просто встал у колонны и начал жадно откусывать от булки с котлетой. Под котлету он позволил положить только лист салата, и все: никаких соусов, огурцов или лука. Это лишнее.

Еда была невкусной, но она позволит ему не ощущать голода в течение двух-трех часов. И место он выбрал самое удобное. Мимо проходили десятки мужчин и женщин всех возрастов, не обращая на него внимания. Стоит себе чудак, давится булкой, смотрит рассеянно по сторонам. Они не подозревали, что рассеянность эта была наигранной, усыпляющей бдительность. На самом деле он был собран и внимателен, как пантера перед прыжком. Конечно, он не собирался ни на кого здесь нападать, хотя никчемность бытия многих проходящих мимо была очевидна. Но не убивать же за то, что кто-то некрасив или толст, разнуздан или занудлив. Мир тогда бы дико поредел, да.

Он доел, скомкал салфетку, вытер рот и пальцы. Понес ее к урне и…

И тут он увидел ее!

Девушка, собравшая в себе множество достоинств, шла прямо на него и разговаривала по телефону. Он замер с промасленной салфеткой в руке. Она должна была – просто обязана – натолкнуться на него: он стоял у нее на пути. Слева колонна, справа встречный поток людской массы, сожравшей свою порцию невкусных булок с котлетами и всяким наполняющим дерьмом. Она должна была натолкнуться на него, поймать его взгляд, смутиться, извиниться или рассердиться. Все равно. Но она…

Она неожиданно остановилась, повернулась к нему спиной и проговорила вполне отчетливо:

– Вижу тебя, вижу, милый.

Ее свободная от телефона рука поднялась, пальцы нежно шевельнулись, привлекая внимание мужчины, неспешной походкой сокращающего расстояние между ними.

«Урод! – подумал он тут же. – К такой девушке надо мчаться сломя голову. К ней надо ехать, бежать, лететь, ползти на коленях, а не шаркать подошвами по грязным плиткам торгового центра. Не делать вид, что она тебе безразлична, ты от нее устал, готов бросить, отдать кому-то и сообщить ей об этом прямо сейчас».

Ничего такого он ей не сообщил – ее милый. Он добрел до нее, лениво скользнул губами по ее щеке, пробормотал:

– Приветик, роднуля.

И повел ее к кассе, где продавали чертовы булки.

Он встал за ними в очередь и задрал голову к меню, не зная, что еще взять. Он утолил голод. Десертов не любил. Брать еду, чтобы потом ее выбрасывать, не терпел. Его мать умерла от голода – он об этом помнил всегда.

– Что будешь? – спросил ее мужчина с ленивой походкой и ленивой манерой целоваться.

– Салат. Чай. Как всегда. Ты же знаешь. Зачем спрашивать?

Ее высокий лоб пошел морщинками. А он подумал, что слишком много слов в ее ответе. Достаточно было двух: салат, чай.

– Ты сказала, что голодна.

Мужчина повернул лицо к самой прекрасной девушке на земле и посмотрел холодно и сдержанно.

– Вызвала меня сюда. Сказала, что голодна.

– Ну да. А что такое? – Ее густые ресницы взлетели, взгляд сделался настороженным. – Какие-то проблемы, Андрей?

– Проблемы, черт побери, в том, что я тащился по пробкам в этот торговый центр только для того, чтобы ты съела салат и чай! В этой… – Он повел рукой вокруг себя и с тихим шипением закончил: – Забегаловке.

Андрей замолчал? кожа на скулах натянулась. Глаза сузились, когда он ее рассматривал, а потом допрос продолжился.

– Ты не могла приехать ко мне? Мы бы пообедали в приличном месте. И салат там был бы другого качества. И чай! Я бы смог поработать лишние полтора часа, а не торчать в гребаной пробке только ради того, чтобы ты… Съела… Салат… Здесь… Почему, Александра? ! Почему здесь и сейчас?

Она молчала, кусая губы. Глаза медленно заволакивало слезами.

– Ты не помнишь? – мотнула она головой. – Ты забыл!

– О чем?

– О том, что сегодня десять лет, как мы с тобой познакомились. Именно здесь. В этой, как ты изволишь выражаться, забегаловке. Я взяла салат и чай. А ты…

– А я, мать твою, устал от твоих вечных причуд! От поводов что-то отметить. Приурочить дату. Обвешаться воспоминаниями, как новогодняя елка шарами. Я устал от всего этого дерьма, Александра, – произнес мужчина злой скороговоркой.

И тут же, улыбнувшись кассирше, принялся делать заказ.

Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Эта мудрость так неожиданно посетила его сознание, что он тут же понял: он знает, что будет дальше. Не у него – нет. У этих двоих. И совершенно точно сегодняшний день, ставший десять лет назад днем их знакомства, станет новой датой. Новой. Уже сегодня.