Стальная волчица - Nasty Rey

–Ребята, расступитесь! – чеканя слова, принц голубых кровей склонился надо мной, в мгновения ока прижал к груди. В юношеских глазах промелькнул лукавый огонек, однако лицо осталось каменным. А потом осторожно поднял на руки, как поступают с невероятно хрупкой и ценной ношей, невзирая на сопротивление.

Дорога до медпункта кончается быстро. Двери раскрываются, приветствуя нечастых гостей.

Полненькая дама с фамилией Макдональд, в хлопковом халате приглушено желтого цвета с синей шапочкой для волос на голове не замечает нас, увлечена журналом.

Я вздрагиваю, когда перед глазами, приносятся больничная палата, мама, бизнесмен, братья и бои с Ромео и Монголом. Лихорадка завладевает каждым уголком тельца. В руках парня, я словно уменьшилась втрое.

В следующий миг, видя шкаф с ампулами, баночками, коробочками и шприцами с иглами, теряю самообладание. С размаху бью по сонной точке на плече парня, немного ближе к шее, не думая о последствиях.

***

В красках предстает последний вечер, когда мама, папа, и я были счастливой семье, глядя на нас нельзя было заподозрить, что дома целыми сутками стоят крики.

Мама отчитывает папу, он в отместку дымит сигарой, делая вид «меня не касается». Гертруда жестом просит потушить, суя пепельницу. Бессмысленная трата времени. Она сдается первой, снимает с вешалки плащ, громко хлопая дверью, уходит в гараж. Папа же берет инструменты и за считанные секунды из не огранённого алмаза создает поистине восхитительную бабочку на тонком ремешке.

Спустя пару часов мы ужинаем. Мама поглаживает новую подвеску, он же мурлычет, как кот, наевшийся до отвала. Вдруг, мама встает, словно на прощание, слегка поглаживает щеку папы, нежно целует, подмигивает, и пускается в пляс. Грей настороженный ее поведением, истошно шипит, дико мяукает.

Раздается звонок в дверь и на пороге возникает неизвестный мужчина.

Он выглядит как самозванец, которого без зазрений совести заласкала мама. В этот момент, между родителями что-то оборвалось, а между мной и женщиной, что даровала саму жизнь, возникла китайская стена.

***

–Она в порядке? – спрашивает обеспокоенный баритон – Да хватит мне нашатырь совать! – возмущается атлет, сидя напротив рабочего стола медсестры, спиной ко мне.

–Молодой человек, не распускайте руки, я лучше знаю!

Эй, вы тише, голова трещит! Трещит так, будто кирпичом приложили. Сотрясения для полного счастья мне только не хватало! Где…? Медкабинет, судя по вони. Сколько интересно я тут провалялась.

Глаза распахнулись не охотно. Веки отяжелели сразу. Но я все же рывком села. Зря! Виски загремели.

–Лежи – подбегая к краю кушетки, просит Эдвард. Я не подчиняюсь. Медсестре подавно.

Не маленькая, справлюсь.

Белену, туманящую взор игнорирую. Подчиняю онемевшие конечности. Встаю, и едва не падаю обратно. Боль становится сильнее. Плечо горит, как от прострела. Кожа под тату синеватого оттенка. Майки нет. Она мирно покоится на спинке стула.

Я озадачена до беспредела.

Что я, черт возьми, сотворила? ! Била вроде парня, тогда почему сама в таком положение?

–Не помнит? – угадав, спрашивает медсестру брюнет, без рубашки.

Женщина спохватившись, кидает озадаченный взор на покрасневшего волка.

Похоже рисунок для нее открытие. Хорошо.

–Пройдет – спокойно говорю я, тянусь за майкой.

Сестра не сильно опровергает заключение. Встает, достает капсулу и вручает мне, приговаривая:

–Поможет, поможет.

«Поможет от чего? » хочу спросить, но передумываю. В конечном счете, она тут главная, и ей виднее.

Эдварду она тоже протягивает капсулу, молча, проходя к рабочему месту. Берет пластиковый стакан, потертый журнал, и выходит за дверь, как будто не при делах.

Зрачки сами собой останавливаются на трещине в полу. Атлет садится напротив.

–Ты кричишь, во сне – вдруг говорит юноша, глядя в пустоту.

–Правда? И что же? – не отрываясь от точки фокуса, спрашиваю. Для меня это открытие.

–Дословно или в общих чертах? – искривляя рот в подобие улыбки интересуется. Выбираю второе, игнорирует. Поднимая лицо к подобию окна, он цитирует – Я, это я виновата! Папа, папа, не уходи! – на секунду Эдвард замолкает. Переводит дух вопит, что есть мочи, парадирует видимо – Это все не правда! !!

Повисает пауза. Короткая, исполненная печали.

–Думал, привиделось, а теперь убедился.

–Это я тебя так? – указывая на ярко сиреневое пятно у шеи, уточняю, отводя взгляд. Он кивает – Очень больно?

–Терпимо – все так же без эмоций отвечает спортсмен – Сам дурень, не надо было держать до последнего, увернулся бы. Силы у тебя хоть отбавляй.

–Я не… – только успеваю сказать, как большой палец останавливается на моих губах.

Я судорожно сглатываю. Еще одного раза боюсь, не вынесу. Головная боль утихла, а вот с плечом труднее. Связки задеты. Отсутствие первой помощи, драки, пуля и операция повредили значительно. Хватает легкого прикосновения, как тихая волна импульсов завладевает им, что уж говорить об ударе, о край деревянной парты.

–Сколько пар мы пропустили?

–Серьезно? Хочешь учиться после всего произошедшего? – в его глазах, да голосе, царит насмешка, пополам с укором.

–Есть другой вариант? – пытаясь изобразить веселье, спрашиваю. Свободная от майки рука тянется к тату с незатухающей болью.

Потребуется пару дней, чтоб прийти в норму. До тех пор, руку задирать не предоставляется возможным. Любое несложное движение и то вызывает неприятное ощущение. Плохо. Зато хоть физкультуру пропущу. Не придется через козла прыгать, с кувырками и то ладно.

–Слушай, откуда у тебя столько рубцов? – кладя на могучую руку указательный пальчик, спрашиваю неожиданно. Подражать ему не получается, все кажется не правильным.

–Методы воспитания не обсуждаются – резко отворачиваясь, буркает спортсмен.

–Я и не собиралась. Просто…Эдвард, мне жаль, что так вышло – касаясь скулы юноши, говорю. Он только прижимает сильнее холодные пальцы.

–Твоей вины здесь нет. Я сам…

–…не трудись, Бри все рассказала. А вообще я догадалась.

–И ты согласна продолжать? – изумленно спрашивает юноша.

–Пожалуй, да – прикусывая нижнюю губу, отвечаю, дразня. Интуиция кричит: попала!

С небывалой для него застенчивостью он касается моего подбородка и робко приближается в слабой надежде на поцелуй. В лилово-голубых зеркалах мелькает нехарактерная для него, всегда такого серьезного и непреклонного, нежность.