Мотив Х - Стефан Анхем

– Да, но очень рискуешь, просто чтобы ты знал. – Лилья покачала головой и отпила кофе из кружки.

– Лучше уж так, чем оставаться слепым.

– Прости, кто здесь слепой?

– Ирен… – попробовала вклиниться Тувессон, но ей не дали и слова вставить.

– Нет уж, теперь я хочу знать, что он имеет в виду. Потому что, если выяснится, что у нас в команде скрытый расист, то пусть держится от этого расследования как можно дальше.

– Не слишком ли торопишься обвинять людей в расизме? То преступник расист, то я, – сказал Утес, указывая на себя. – Но если тебе интересно, то я не расист, и не ксенофоб. Просто я реалист, и поэтому вижу вещи такими, какие они есть на самом деле. Что, возможно, не так уж и плохо, учитывая, какая у нас работа.

– Что, например? Что же ты видишь гораздо лучше меня?

– Факт. Факты, которые хоть и причиняют боль, остаются фактами. Например, то, что сейчас беженцы невероятно долго не попадают на рынок труда. Что все больше людей иностранного происхождения оказываются замешанными в преступлениях, связанных с избиениями и убийствами, не говоря уже об изнасилованиях и грабежах. Что многие преступные сети основываются в первую очередь на общей этнической принадлежности. Я могу продолжать, но думаю, ты уже перестала слушать.

– Нет, я вся внимание, но все же жду объяснения, как все это связано с Мунифом Ганемом и его семьей.

– Это не сложнее, чем осуществить небольшой поиск по уголовным делам и открыть глаза. – Утес повернулся к компьютеру. – Возьмем хотя бы брата жертвы Бассела Ганема, которого трижды обвиняли в нападениях, а в последний раз еще и в сексуальном домогательстве. Или старшего брата Низара, который отправился в места не столь отдаленные за ограбление и незаконное хранение оружия. Их отец Аймар, конечно, не был осужден, но в двух разных случаях соседи вызывали полицию и свидетельствовали о громкой драке и криках. Это – его семья. Как обстоят дела с семьей Самиры, я понятия не имею. И нет, это не доказательство того, что мотив связан с честью. Просто я не считаю, что мы можем вычеркнуть что-то, прежде чем изучим все дело.

– Конечно, это нужно изучить. – Тувессон записала честь под ксенофобией. – Утес, позаботишься об этом?

– Конечно, – ответил тот, избегая взгляда Лильи.

– Ребята, – Тувессон отложила маркер и повернулась к остальным. – Учитывая то, что произошло, неудивительно, что мы реагируем по-разному. Но если мы собираемся работать вместе, то должны по-дружески относиться друг к другу, так что наши разные взгляды на вещи станут преимуществом.

– Согласна. Извини, – сказала Лилья, поворачиваясь к Утесу, который кивнул в ответ.

– Совсем другое дело, – продолжала Тувессон. – Как дела у того мужчины, который получил удары ножом?

– Ральф Хьос. Ну, насколько я понял, учитывая обстоятельства, он чувствует себя более-менее. Жизненно важные органы не повреждены. По-видимому, рана была не слишком глубокой.

– А машина? Не нашли?

– Пока нет, – ответил Утес. – Но я отправил внутренний запрос как на модель, так и на регистрационный номер, так что, если он все еще катается где-то поблизости, то мы быстро его поймаем.

– Думаю, мы также попросим о помощи общественность.

– Хорошо. – Утес сделал пометку в блокноте.

– Кстати, я забыла вам показать, – Лилья вытащила нарисованный от руки портрет мужчины, которого она преследовала. – А вот и он.

– Когда ты успела? – Тувессон посмотрела на портрет.

– Только что. Вот почему я немного опоздала. Подумала, что лучше побыстрее покончить с этим, пока я не забыла его отвратительную улыбку.

– Это Гудрун Шееле?

– Ты же сама видишь, что это работа Гудрун, – сказал Утес, изучая портрет.

Гудрун Шееле – старая полуслепая учительница рисования в инвалидном кресле. Она вышла на пенсию почти двадцать лет назад и жила в том же доме престарелых, что и мать Утеса. Во время одного из визитов к матери он увидел коллекцию портретов, написанных Гудрун, и попросил ее помочь полиции, что она и делала успешно до сих пор.

Как и обычно, она рисовала угольным мелком, и с помощью нескольких размашистых штрихов очень точно изобразила лицо с самодовольной улыбкой. Каждый раз ей удавалось настолько точно воссоздать внешность преступника, что это казалось просто чудом.

– Я все равно была в больнице, так что просто заскочила в Бергалид по дороге сюда, – объяснила Лилья, которая теперь, казалось, немного успокоилась.

– Кстати, я хотела передать тебе привет от мамы. Она, мягко говоря, недовольна. По-видимому, ты обещал ей приехать и настроить каналы на телевизоре больше двух недель назад.

Утес покачал головой.

– Я был там вчера вечером.

– У нее что, болезнь Альцгеймера? Почему ты мне не сказал? – спросила Тувессон.

– Потому что у нее не Альцгеймер. Она страдает серьезной формой избирательного расстройства памяти. По крайней мере тогда, когда ей это необходимо.

– Что скажете? Может, стоит обнародовать портрет вместе с машиной? – спросила Лилья.

– Нет, давай подождем с общественностью и оставим это пока во внутреннем распоряжении. Посмотрим, что скажет окружной прокурор.

– Стина Хегсель?

Тувессон кивнула в тот момент, когда зазвонил ее мобильный.

– Легка на помине… Привет, Стина. Минутку, я сейчас только кое-что закончу. Утес, ты знаешь, как быть. Ирен, предлагаю тебе сделать обзор ксенофобских движений в Бьюве.

– Хорошо. Я собиралась начать с визита к «Шведским демократам». – Лилья допила остатки кофе и встала. Тувессон вышла из кабинета.

– Почему именно «Шведские демократы»? – спросил Утес.

– Потому что они и ксенофобы, и расисты. К тому же на нем была куртка с их эмблемой. Тебя еще что-то интересует?

7

Лилья свернула на Блекингегатан и заметила, что эта улица вместе с поперечными Халландсгатан и Смоландсгатан, должно быть, была спланирована таким образом, чтобы позднее здесь появился новый район с частными домами на окраине Бьюва. Типичная для политиков идея, а в итоге, не считая нескольких одиночных домов, район превратился в скопление незастроенных участков, заросших травой.

Как будто больше в городе негде дома строить, подумала она и поставила свой «Дукати» на подножку у офиса «Шведских демократов», который располагался в одной из немногочисленных вилл.