Река жизни - Владлен Шинкарев

– Сынок, ты сюда не отдыхать приехал, а помогать! Видишь, какое огромное у них хозяйство, руки нужны мужские. Вместе с Маринкой утром вставай с постели, помогай, да слушайся её!

С этими словами, я и пошёл провожать мать на автостанцию. Мы шли по пыльной станичной улице, а мать одно и то же твердила:

– Помогай… Слушайся… Помогай… Слушайся…

Я кивал головой в знак согласия, а сам думал: лишь бы она по быстрей укатила. Надоела! Гонит волну!

Когда подошёл автобус, мать расплакалась, и начала меня целовать, как будто расстаемся навечно. Мне стало стыдно и неловко перед пассажирами. Я развернулся и быстро стал удаляться от автостанции. Автобус проехал медленно мимо меня, и я увидел заплаканное лицо матери и машущие, трепетные её руки. Дома меня ждали Маринка и тётушка. Они приехали на обеденную дойку. Справившись с домашними делами, мы все вместе отравились за речку косить траву. По настоянию тётушки с собой захватили еду и кринку молока. Перебрались через висячий мост, который Маринка раскачивала, когда мы его переходили. Тётушка испугано ругалась:

– Ты что делаешь, коза!

При этом она охала, держась за металлические тросы. С горем пополам, мы перешли через реку. И здесь тётушка схватила полотенце и начала гоняться за Маринкой. Потом они вместе повалились на траву и начали смеяться. Слушая их непринуждённый смех, я забыл обо всём на свете: о своих двойках и тройках, о худобе, которой стеснялся и даже о своих городских друзьях, по которым ещё скучал.

Маринка взяла в руки косу и, глядя на меня, спросила, косил ли я когда-нибудь. И получив отрицательный ответ, позвала меня подойти к ней поближе. Я стал сзади неё, как она велела. С размашистыми движениями косы я услышал её пение и увидел ровные ряды скошенной травы, почувствовал свежий её запах и пьянящее движение всего тела сестры. Коса в её руках так двигалась легко, что мне показалось на мгновенье, что я смогу так тоже косить без труда и напряжения.

Когда же сестра передала косу мне, при первом же взмахе коса сразу зарылась в землю. Сестра ещё раз показала, где должна находится пятка косы и как правильно делать замах рук, чтобы тело не уставало быстро. Но у меня ничего не получалось. Тогда сестра обняла сзади меня, взяла мои запястья в свои ладони и повела косой легко и непринуждённо. С каждым нашим взмахом косой моя голова откидывалась то влево, то вправо. Мы прошли «маленько» – метров двадцать, и я услышал, как тётушка кричит издалека:

– Не мучай парня. Пусть отдохнёт.

Сестра посмотрела на меня и стала подолом сарафана вытирать, мой потный лоб, ласково приговаривая:

– Вижу, устал! Пойди, попей холодного молока. А я мамку буду догонять.

Я кивнул одновременно головой и туловищем и медленно побрёл на край загона к сумкам. Достал из сумки крынку с молоком, прикрытую лопухом. Сняв лопух, я подул на молоко и поднёс крынку к губам. Сделав несколько глотков молока, я оторвался от крынки, чтобы перевести дыхание. Молоко было упоительно прохладным и сладким.

Прикладывая второй раз крынку к губам, я заметил, как из молока на меня смотрят чьи-то большие глаза. Я отпрянул, разжав руки, крынка упала на землю. Не разбившись, покатилась по траве. Молоко разлилось. Среди молочной лужи и травы, я увидел лягушку. Я поднял крынку, в которой осталось молока как кот наплакал и пошёл к Маринке. Увидев меня с пустой кринкой, рассмеялась и прищурив глаза от солнца, произнесла:

– Лягушки испугался! Извини, что не предупредила.

Летом в поле, только так можно сохранить молоко свежим и холодным. Я растеряно посмотрел на сестру и промолвил:

– А я думал, она сама в кринку залезла. Чуть не отбросил коньки.

– Горе ты моё луковое, – промолвила Маринка, – принеси брусок, чтобы заострить литовку. Нам надо за лето накосить не менее двадцати копен. В три пары рук оно поскорей.

Картофель уродится, вам дадим несколько вёдер

– Уродится, куда она денется! Вон какая халява!

– Да какая она бесплатная, сколько в неё труда вложено!

От этого желания нам помочь я повеселел и побежал за бруском. Я бежал, а из-под ног вылетали птицы и кузнечики, разминая крылья, и вскрикивая от счастья, что им дано летать. В городе я таких птиц и не встречал. Едва я принёс брусок, как рядом с нами появилась тётушка. Подбадривая меня, попросила молока. Мы переглянулись с сестрой и начали смеяться. Она глянула на кринку и тоже в смех, понимая, что это моя оплошность: теперь и жажду не чем утолить! Правда, пред самым закатом солнца от реки подуло свежим ветром. Тетушка присела под солнышко на скошенную траву – ноги вытянула. Разувшись, она начала их растирать руками. И здесь я заметил вздутые вены от непосильного колхозного труда, да и от домашних забот. Тётушка хотя и зав. молочно-товарной фермы, но любой крестьянский труд ей по плечу, так как прошла путь от простой доярки до руководителя фермы.

– Ну, племянник, показывай, чему тебя научила сестра.

Я взял в руки косу и стал старательно ею размахивать, как учила сестра. Мне казалось, что я лихо и правильно веду косу. За своей спиной я услышал Маринкин голос:

– Хватит! Но тётушка кричала:

– Продолжай! Для первого раза хорошо!

Я остановился и посмотрел назад. Валки топорщились высоко, сквозь них торчала уцелевшая трава, прокосы были волнистыми, и не вся трава лежала в валках. И горькое неприятное чувство досады охватило меня. Смотрю, как тётка встала с травы и направляется ко мне. Хмурясь, она расспрашивает, правда ли, что за мной нет никакого надзора, что я хожу попрошайничать на базар, что езжу на подножках трамвая, что мой дед по матери из-за меня нас выгоняет со двора своего дома и нам негде жить. Я испугался, как бы она не отправила меня в город.

– Враки! Лажа!

– Враки? Она знает, что я вру. Лицо её меняется, на глазах появляются слёзы. Она обнимает меня и целует, приговаривая:

– Мать приедет в конце августа, не узнает тебя, даю тебе слово! Я обрадовался и повеселел.

Уже в ясно-нежном вечере, когда жара спала, а солнце ещё не спряталось за гору, мы прячем косы в траву, берём велосипеды и по висячему мосту не спеша преодолеваем быструю реку У Маринки нет уже той прыти, усталость даёт о себе знать. Мы медленно катим велосипеды по извилистой дороге и мне кажется, ей не будет конца. Мы взбираемся на пригорок, и перед нами открывается во всей красе панорама станичной жизни: где-то шумит трактор, слышатся голоса пастухов и доярок, собирающихся на вечернюю дойку. Прежде чем сесть на велосипед, тётушка и говорит: