На излете, или В брызгах космической струи - Анатолий Зарецкий

Было заметно, что проектанты время не теряли. Модульные блоки тоже получили индексы. Центральный блок – “Ц”, а боковушки– “А”. Блок Ц почти не изменился, а вот блок А превратился в какого-то монстра. Иван Иванович рассказал, что блок Ц будет, как у американцев, одноразовым, не спасаемым. А вот все довески на блоках А предназначены для послеполетного спасения блоков.

И он продемонстрировал картинки, на которых были изображены этапы спасения. Там было все: и этап закрытия двигателя защитным обтекателем, разворачивающимся, как китайский веер, и несколько этапов работы парашютной системы, и этап раскрытия четырех выдвигающихся лап, на которые должен приземлиться блок, и, наконец, этап срабатывания тормозных двигателей в момент касания этими лапами земли.

Сложно, громоздко, ненадежно. Как и где собирать эти блоки? Как их обслуживать в пустыне? Чем доставлять на техническую позицию для обслуживания? Выяснилось, что по трассе полета ракет будет создана приличных размеров площадка приземления блоков. И еще нас порадовали тем, что при первых полетах все блоки будут одноразовыми. Что ж, здравая мысль. А там, глядишь, можно и вообще отказаться от сомнительной идеи спасения блоков.

Посмотрели на вариант с самолетиком. Сам аппарат приобрел некоторую индивидуальность и уже заметно отличался от “Шаттла”.

На обратном пути зашли к двигателистам. Они располагались в здании, где когда-то было КБ Грабина. Сам корпус понравился, но был явно перенаселен. Жуткая теснотища. Нам с Кузнецовым еле нашли два свободных стула, и мы примостились у какого-то кульмана, на котором кто-то чертил пневмогидравлическую схему блока А.

– Жора Александров, – представил мне “чертежника” Кузнецов.

Знакомая фамилия. Все аналогичные документы Н1, которые я когда-то изучил вдоль и поперек, были подписаны Александровым и Крутовым. Вскоре к нам подошел и сам Крутов – начальник Александрова.

– Сколько Жора не рисует, все Н1 получается, – пожаловался он Кузнецову, и они вышли покурить.

Я же остался посмотреть схему. Действительно, типичная Н1. Нет только схемы двигателя. Вместо нее пустой квадратик.

– А схемы тысячетонника у вас нет? – спросил Жору.

– Даже неизвестно, когда будет, – “обрадовал” Александров, – Мы, когда у них были, ребята только руками разводили. Кто, говорят, будет его проектировать? У нас таких специалистов и в помине нет. Остался один криогенщик, который еще движки для семерки проектировал. Но, он уже пенсионер, работает только по два месяца в году. Пусть, говорят, сам Валентин Петрович проектирует.

Да-а-а. Вот тебе и три года до первого полета. Действительно, прав Кузнецов – бумага все выдержит.

Я попросил у Александрова листочек бумаги и быстро набросал ему несколько эскизов схемы, которую когда-то сделал на полигоне для тренажеров. Зрительно она воспринималась намного легче, хотя ничем не отличалась от оригинала. Жора с интересом посмотрел эскизы, но ответил так же, как когда-то Кузнецов.

– Знаешь, это интересно, но начальство и военные уже привыкли к такой схеме. Пусть она неуклюжая, зато привычная.

– Жора, зато она не будет похожа на схему Н1. Хотя по существу она не может быть иной.

– Это, конечно, мысль. Я подумаю, – ответил Жора, очевидно, из вежливости. Схему он так и не изменил.

Оказалось, в том же корпусе размещались управленцы. Зашли к ним. Встретил множество знакомых, с которыми когда-то часами сушили кабельную сеть Н1. Выяснилось, что о новой программе у них пока одни только разговоры. С пилюгинцами они еще не общались, планов никаких. К удивлению, узнал, что такая орава народа – всего лишь кураторы разработчика системы управления – Пилюгина.

В том же корпусе размещались разработчики наземных систем и оборудования. Там нас встретила такая же толпа кураторов, которые, как и управленцы, пока никого не курировали, а новости хотели узнать у нас с Кузнецовым.

Складывалась жуткая картина. На новую тематику работали лишь проектанты и наши двигателисты. Остальная публика все еще пребывала в режиме ожидания перемен. Понятно теперь, почему мои предложения были восприняты только этими двумя подразделениями КБ. Именно от проектантов и двигателистов мы получили пространные послания. Остальные прислали невнятные отписки на полстранички. Они просто были не в курсе.

Меж тем наша совместная с Кузнецовым работа медленно, но верно продвигалась. Объем собранной нами информации, похоже, достиг предела, и теперь стояла задача все это осмыслить и переосмыслить с тем, чтобы представить в виде стройной системы технических требований. В какой-то момент меня осенило. Внезапно необыкновенно четко представил структуру документа. После этого уже не составило труда распределить весь материал по ячейкам этой структуры. Сразу стало заметно, что одни ячейки детализированы избыточно, в других же ячейках явно не хватало деталей. Более того, нам обоим вдруг стало очевидным, что именно этими деталями новая ракета и должна отличаться от своих предшественников.

Волей-неволей нам пришлось отправиться в научно-техническую библиотеку, а не в архив, исследованный нами вдоль и поперек.

Научно-техническая библиотека предприятия оказалась достаточно солидной. Во всяком случае, мы нашли все, что искали, не обращаясь в центральные библиотеки. Сначала Кузнецов лишь посмеивался, когда я с головой углублялся то в учебники, то в специальные статьи и монографии, опубликованные в отраслевых журналах. Но, вскоре он с удивлением обнаружил, что неполные ячейки стали заполняться, причем, как правило, незнакомой ему информацией. Он просил пояснений. Я пояснял, а чаще просто указывал неизвестный ему первоисточник, который он с интересом прорабатывал от корки до корки. Постепенно Владимир Александрович и сам увлекся поиском, причем настолько, что наши ячейки стали заполняться гораздо быстрее.

Накануне майских праздников мы представили наш документ Бродскому, минуя Мазо. Но это было решение ведущего инженера Кузнецова, лишь формально подчиненного начальнику сектора.

А вскоре Бродский устроил совещание, на которое были приглашены ведущие специалисты отдела. Кузнецов сделал небольшой доклад, а потом я часа два отвечал на вопросы. Самыми активными оказались Инна Александровна Ростокина и ее начальник Юрий Константинович Разумовский.

Именно на том совещании я познакомился с легендарной женщиной, послужившей прообразом героини фильма “Укрощение огня”, которой Главный конструктор Башкирцев, киношный аналог Королева, единственной разрешил работать у заправленной ракеты. После совещания мне об этом рассказал Кузнецов. И лишь через несколько лет, когда Инна Александровна признала во мне коллегу, и между нами установились доверительные отношения, я осмелился затронуть эту тему.

– Да выдумки это все, Толя, – ответила тогда на мой вопрос Инна Александровна, – Все было совсем не так. Я тогда еще девчонкой была, только-только распределили в КБ после техникума. На полигон попала впервые. Ну и поручили мне простейшую операцию – проконтролировать заземление ракеты после ее установки на старт. Лейтенантик с солдатиком принесли оборудование, установили на тележку. Офицер пошел за документами. А тут команда по громкой: “Срочно доложить результаты контроля заземления”. Солдатик молодой, ничего не знает. Ну, я спустилась на тележку, делаю замеры, а тут сверху крик: “Что это там девчонка у ракеты делает? Убрать немедленно! Чтоб духу ее здесь не было”. Глянула, а это Сергей Павлович со свитой. Свита засуетилась. А кто ко мне под ракету спустится? Я на них ноль внимания. Спокойно закончила работу и поднялась на нулевую к телефону, чтобы доложить. А тут сам СП подходит ко мне и говорит: “Впервые вижу такую нахалку, которая меня не слушает”. А сам улыбается. Ну, я осмелела и говорю ему: “Сергей Павлович, у вас своя работа, а у меня своя”. А он мне: “Опасно же под ракетой. Там военные должны работать”. Отвечаю: “Должны. Но они без документации не могут”. “А вы можете? ” “Могу. Я эту инструкцию сама разработала”. “Тогда работай, раз разработала”. Вот и вся история. А в следующий пуск он снова ко мне подошел, уже как к старой знакомой. Вот кто-то из его свиты и пустил слух, что только мне из всех женщин СП разрешил работать у ракеты, да еще у заправленной. Чушь собачья. У какой заправленной?