Вокруг пальца – 2. Пальцем в небо - Маргарита Ардо

– Итак, запоминай, балерина, – сказал мой любимый мужчина. – Мы живём на Западе, на углу 12-й и 42-й улиц. Центр вон там. До лучшего в мире стейка идти 15 минут, ехать почти столько же.

– Тогда идём.

И мы пошли. Мимо основательных фундаментов, из которых росли небоскрёбы с роскошными подъездами и массой всяких заведений на первых двух этажах.

– Тут неплохой кофе, – говорил Джек, – а вот тут на углу – супермаркет, продукты хорошие, органические, можно даже не смотреть на этикетки. Когда лень идти, можно заказать по интернету, у них есть доставка.

– Это же два шага, – засмеялась я, – если дома сидеть, ноги отвалятся – за ненужностью.

– Верно. Сюда можно не заходить, тут сплошной шмурдяк, а вон там, видишь, Ollie's. Неплохая китайская лапша, хотя я – не любитель. Если умираешь от голода, можно перехватить. Или пойдём до стейка?

– Пункт назначения не меняем, – рассмеялась я.

– О'кей, только вот сюда зайдём на минутку. – Джек указал рукой в перчатке на очередную вывеску.

– Банк? Зачем?

– Балерина, не задавай глупых вопросов.

Едва мы вошли в отделение Ситибанка, ничем не отличающееся с виду от нашего, на Большой Садовой, Джек вальяжно сел в кресло и заявил менеджеру:

– Мне нужно открыть дубль карты для моей невесты. Срочно. Сразу. Без ограничений. Садись, Сандра.

Я опешила и весьма не элегантно плюхнулась на диванчик напротив. Девушка-менеджер метнулась за формулярами. Мой любимый мужчина заметил:

– Чтобы полюбить Нью-Йорк, нужны деньги. А я хочу, чтобы ты его полюбила, как я. И покупала то, что считаешь нужным. Я тебе доверяю. Я знаю, что ты ответственна и разумна, и не купишь пару самолётов по бросовой цене.

– Не куплю… – пробормотала я. – Спасибо, Джек.

– Доставай документы, балерина. Мосты сожжены, строим новые! – ответил мой мужчина и подмигнул.

Всего полчаса, и я шла по той же 42-й улице, так же за руку с любимым бывшим теперь шефом, разве что внезапно разбогатевшая на энное количество миллионов долларов. Его долларов. Или наших? … Ого и ой!

* * *

Как ни странно, ничего не случилось! Кроме моих удивлённо-восторженных воплей при виде небоскрёба «Нью-Йорк Таймс». Ведь когда-то я мечтала стать журналистом, и мне даже снилось, что работаю я в этом огромном медиа-агентстве, яркая, рыжая и уверенная в себе. Лет эдак в четырнадцать. Неужели сон был вещим? ! Джек скептически отнёсся к моему рассказу про сон: мол, даже американским журналистам попасть сюда – равно вытащить счастливый билет…

А мне в голову закралась шальная мыслишка: мало ли? В дипломе у меня написано – филолог-лингвист, писать мне нравится, в школе и универе я всегда участвовала в организации всяческих газет. В бутике, когда работала продавцом, составляла рекламные тексты для радио, перед «Софт Дринкс Корпорэйтед» я вообще устроилась на должность младшего редактора в местное захудалое издательство… В общем, с буквами я дружу. Ну-ка, скажите, кто работает в Нью-Йорк Таймс? Люди. А я кто? Человек. Всё сходится! Я могу там работать!

Не люблю, когда мне говорят: не получится, не выйдет, не пытайся. Так не интересно. Взялась я, к примеру, на первом курсе себе пальто шить. Подружка Таня говорила: «Ты что! Для этого надо быть профессиональной швеёй». А я потом в этом пальто проходила три курса. Подумаешь, с подкладкой накосячила, и местами вышло кривовато, но ведь вышло же… Цели влекут, когда большие, и когда от них в груди что-то зажигается. Вот и у меня сейчас огонёк вспыхнул. Словно электричество пробежало и под коленками приятной дрожью рассосалось.

– Нам в соседнее здание, – сказал Джек и оторвал меня от залипания на двери медиа-монстра к другим панорамным стеклам, значительно пониже, – в «Вольфганг стейк хауз».

Тут царило лаконичное ретро с роскошью натурального дерева, белоснежных скатертей, массивными люстрами без излишеств и с залами, отгороженными друг от друга громадными шкафами-стенами, где вместо полок в одинаковых ячейках хранились коллекционные вина, а ряд красивых, изумрудных бутылок с разными этикетками поверху извещал о том, что и внутри хранится не шмурдяк. За стеклом была даже лесенка. А вот аншлага в залах не наблюдалось.

– В пятницу вечером тут не протолкнуться, – сообщил Джек.

Расправляясь с сочным стейком и с трудом сдерживаясь, чтобы не урчать от удовольствия, как моя кошка, которой перепало деликатеса, я слушала рассказы Джека и была счастлива. Хотя мысль о журналистике всё равно крутилась в голове. Ну, подумаешь, сейчас я беременная, малышик родится, подрастёт, и я останусь без дела и работы? Как-то это не по мне. Жизнь должна быть разной, тогда её интересно жить.

– Знаешь, – вставила я в паузу между стейком и словами о том, что Нью-Йорк не спит даже ночью, – а в университете я специализировалась на американской литературе.

Джек с изумлением воззрился на меня.

– У меня курсовая называлась «Символизм в американской поэзии конца 19-го, начала 20-го века». Ты любишь поэзию?

– Хм, ну, если красивые стихи…

– Послушай, это Роберт Фрост. Очень загадочное и непередаваемое по атмосфере стихотворение. – И я начала цитировать:

        «Whose woods these are I think I know.     Чей это лес – я думаю, что знаю;

        His house is in the village, though;     В деревне дом его, у края;

        He will not see me stopping here     Он не увидит, что я здесь

        To watch his woods fill up with snow.     Стою, смотрю на снег и лес.

        My little horse must think it queer     Коню, должно быть, не понять:

        To stop without a farmhouse near     Зачем стоять и созерцать

        Between the woods and frozen lake     Меж лесом и прудом замёрзшим

        The darkest evening of the year.     В ночь, где и звёздам не сиять.

        He gives his harness bells a shake     Встряхнёт главою жеребец —

        To ask if there is some mistake.     Спросить, в чём дело, наконец.

        The only other sound's the sweep     В ответ лишь тишины дыханье