Вечность в тебе - Аннэ Фрейтаг

– Тебе она нравится? – внезапно спрашивает мрачный голос рядом со мной, и я вздрагиваю.

Он? Здесь? Такие, как он, в музеи не ходят. Не то чтобы я имела представление, куда именно они ходят, но не в музеи точно.

– Я так понимаю, что нет? – улыбается он. Это самая незаметная из возможных улыбок, но это улыбка. Потом она пропадает.

– Я не знаю, нравится она мне или нет, – говорю я спустя некоторое время.

Мой взгляд блуждает по, кажется, произвольно валяющимся кускам. По мне, так все это просто один сплошной беспорядок. Немного напоминает оторванные конечности.

– Понятия не имею, что он хотел этим сказать. – Короткая пауза. – Вообще-то я не очень разбираюсь в искусстве.

– Уверен, если я расскажу тебе кое-что об этой инсталляции, ты посмотришь на нее по-другому.

Я поднимаю брови и жду. Он смотрит на меня, а потом делает шаг навстречу. Теперь мы стоим так же близко, как вчера на лестничной клетке. От него пахнет мужчиной, мылом и – совсем чуть-чуть – потом.

– Она называется «Памятники оленям», – говорит он.

– А как зовут тебя? – спрашиваю я.

Он улыбается, и на этот раз его улыбка настоящая.

– Джейкоб.

Смотрю на него снизу вверх и говорю:

– Я Луиза.

– Да, – отвечает он. – Я знаю.

Джейкоб

Я верю в совпадения. В свободу воли. В цепные реакции. Но, как по мне, вера в судьбу – это для тех людей, что боятся брать на себя ответственность за свои решения. А так выходит, что всегда виноват кто-то другой. Все должно было получиться именно так. Они считают себя беспомощными перед капризами провидения. Я считаю все это чепухой.

Но то, что сейчас именно она ходит по тому же залу того же музея, что и я, уже невероятное совпадение. Та самая девушка, о которой я невольно думаю вот уже несколько дней. В универмаге, супермаркете или на пешеходном переходе – еще куда ни шло. Но встретить ее здесь? В Доме искусств? На выставке послевоенного периода?

– Итак, – говорит она, разглядывая меня, – почему «Памятники оленям»? Я не вижу никаких оленей.

Я немного нервничаю. Но потом она улыбается, и это чувство исчезает.

– А что ты вообще видишь? – спрашиваю я.

Она смотрит на предметы, лежащие на полу, а я наблюдаю за ней.

– Для меня эти штуки выглядят как отрубленные конечности.

Она избегает моего взгляда, словно боится, что ее ответ был глупым.

– Именно это они и представляют, – говорю я.

– Серьезно? – она смотрит на меня.

Я киваю.

– Детали инсталляции сделаны из глины. Бойс много работал с мифическими символами. С христианскими и германскими. Согласно Библии, Бог вылепил человека из глины, а затем вдохнул в него душу.

Ее взгляд на меня полон скептицизма, будто я только что это придумал.

– А тот кусок дерева в центре на четырех ногах, – я заключаю слово «ноги» в кавычки, – представляет собой оленя.

Она склоняет голову на бок и хмурится:

– Больше похоже на крышку гроба.

– Ты права, – говорю я, вынужденный улыбнуться. – Предположительно, это была гладильная доска его матери.

Луиза косится на меня так, словно ждет, что в любой момент я могу начать смеяться. Но я не смеюсь.

– А почему олень? – спрашивает она, наконец.

– У оленя много значений. Среди прочего он символизирует новые начинания.

Она останавливает на мне взгляд, который заставляет меня нервничать, поэтому я отворачиваюсь.

– А почему? – спрашивает она.

– Наверное, потому что его рога постоянно отрастают. Это символ возрождения и обновления. Олень играет важную роль почти у всех коренных народов и почти во всех религиях.

– Откуда ты так много об этом знаешь?

Чувствую, что она все еще смотрит на меня, и продолжаю разглядывать куски глины у моих ног.

– Я здесь работаю.

– Кем?

Наши взгляды встречаются. Я ищу снисходительность в ее глазах, но так ничего и не могу обнаружить.

– Я работаю официантом, – отвечаю отстраненно, как будто это работа, за которую мне должно быть стыдно.

– Где? – спрашивает она.

– Там, в кафе. Оно называется «Золотой бар».

– Не знала, что здесь есть кафе.

– Я работаю здесь два-три раза в неделю. – Короткая пауза. – Если заканчиваю достаточно рано, то иду на экскурсию. Вот почему я так много знаю об этом.

– Понятно, – говорит она, зарываясь руками в карманы брюк. – Кстати, то, что ты говорил до этого, оказалось правдой.

– Что именно ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Что я посмотрю на эту инсталляцию по-другому.

Какое-то время мы стоим в тишине бок о бок. Сначала это приятно, но потом уже нет.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, она вдруг спрашивает:

– А вон о той картине ты что-нибудь знаешь?

Луиза

Мы провели вместе два часа. И даже тогда мы прощаемся лишь потому, что музей закрывается.

– Это было прекрасно, – говорю я, удивляясь тому, что произношу это вслух.

– Тебе в какую сторону? – спрашивает он, и я задаюсь вопросом, почему он не говорит, что ему тоже понравилось. Потому, что ему не понравилось, или потому, что парни вроде него попросту не делают этого?

– Мне на Мюнхенскую свободу [2 - «Мюнхенская свобода» (нем. M? nchner Freiheit) – станция метро в Мюнхене. ], – отвечаю я.

– Пешком? – удивляется он.

– Нет, – говорю я. – Полечу на своем драконе. Я привязала его там, снаружи.

Он смеется. Громким, заразительным смехом. Никогда бы не подумала, что он может так смеяться. Внезапно вокруг его глаз появляются мелкие морщинки, и сомневающееся выражение на его лице стирается.

– Ты не против, если я присоединюсь к тебе? – спрашивает он.

– Нет.

Мы идем рядом. Воздух такой холодный, что кажется, будто он глубоко врезается в мою кожу.