Русское - Эдвард Резерфорд

А долгов у Щека накопилось немало. Во-первых, лошадь. Его вины в том не было: лошадь охромела и околела. А поскольку он был обязан поставить княжеской коннице одну лошадь во время войны, так и пришлось купить другую взамен павшей. Но то было только начало. Он запил в Переяславле. Играл в кости. А потом, чтобы загладить вину, купил жене серебряный браслет, и упрямо снова и снова брал в долг, и снова играл, чая вернуть потерянные деньги.

Будучи членом деревенской общины, должен он был уплатить княжескому тиуну налог на плуг и знал, что сделать это не сможет.

И Щек осторожно двинулся к юнцу.

Вернувшись вечером и обнаружив пропажу мехов, Жидовин только и мог, что покачать головой. Иванушка пришелся ему по сердцу, но судьба этому боярскому сыну добра не готовила, на сей счет Хазар не обольщался. И хотя об исчезновении мехов никто не сказал ни слова, Иванушка почувствовал, что вряд ли его снова пошлют в Русское.

Только одно озадачивало Хазара. Украли меха – дело понятное, но как случилось, что в той сумме, что он оставил Иванушке, недостает двух серебряных гривен? Юнец сказал, что потерял их. Но как, провались ты, можно потерять две гривны? Вот уж точно загадка.

Иванушке было все равно, что о нем думают. Он знал, что после пропажи мехов имя его будет запятнано безвозвратно. Вот и пожалел крестьянина. По крайней мере, бедняга сможет заплатить налоги.

И более о том не беспокоился.

1072

Говорят, сегодня свершится чудо. Люди не сомневались, что оно произойдет. И у них были на то причины. Ибо сегодня они почитали мощи двух князей-мучеников, сыновей могущественного Владимира Святого, Бориса и Глеба, которых славяне тоже уже славили как святых.

Прошло полвека со дня их гибели; теперь их останки переносили к месту их последнего упокоения, в только что возведенную деревянную церковь в маленьком городке Вышгороде, расположенном к северу от Киева.

Свершится ли там чудо? Конечно! Но какое именно?

В высших кругах знати и духовенства было известно, что греческий митрополит Георгий подвергает серьезным сомнениям святость мучеников. Но что же и ожидать от грека? А потом, верил он в их святость или нет, а служить все равно придется – и исполнить все надобно как полагается.

На перенесение мощей страстотерпцев собрались все: трое сыновей Ярослава, внуки самого Владимира Святого, князь киевский Изяслав и его братья – князья черниговский и переяславльский; митрополит Георгий; епископ Петр и епископ Михаил; игумен Феодосий Печерский и многие другие – все важные лица земли Русской.

Шествие извилистой чередой двинулось вверх по холму. Моросил мелкий дождь, мягко окропляя головы тех, кто медленно всходил по скользкой тропе. Несмотря на морось, было тепло. Церемония состоялась 20 мая.

Первыми шли монахи, прикрывая от ветра свечи. Тотчас после них, облаченные в простые бурые плащи, шествовали трое Ярославичей. Точно люди простого звания, несли они на плечах деревянный гроб с останками своего родича Бориса. За ними, покачивая кадильницами, двигались дьяконы, затем – священники, и наконец – сам митрополит Георгий и епископы. Далее, на некотором расстоянии, шествовали представители знатных семейств.

«Они предпочли умереть, но не оказывать сопротивления брату. Теперь они сияют, словно светочи, над землею Русской», «Борис, призри на меня, грешного», «Господи, помилуй». Эти и другие благочестивые возгласы достигли ушей высокого, мрачного юнца, что всходил вверх по склону вместе со своими красивыми родичами, среди знатных людей, шедших за гробом. «Может быть, сегодня мы узрим чудо», «Славу Богу! »

Чудо. Возможно, Господь пошлет им чудо, но Иванушка был уверен, что, пока он с ними, никакое чудо невозможно.

«Ничего доброго не случится, пока я отсюда не уберусь», – уныло думал он и, сгорбившись, устало тащился дальше, в гору.

В последний год дела его пошли еще хуже. Спустя несколько недель после печального и позорного случая в Русском он подслушал короткий разговор родителей.

– Сердце-то у Иванушки доброе, – взмолилась его мать, – когда-нибудь он еще совершит такое, чем ты будешь гордиться.

– Никогда этого не будет, – различил он голос отца, – я уже отчаялся и рукой махнул. – Отец тяжело вздохнул. – Да, я люблю всех своих детей. Но трудно любить дитя, которое только и делает, что обманывает твои ожидания.

И вправду, печально подумал Иванушка, за что же его любить?

Он принялся выпрашивать подарки: деньги у матери, коня у отца, чтобы посмотреть, как они воспримут его просьбу, и убедиться, что он им еще дорог. Но вскоре и это вошло у него в привычку. Он обленился и почти ничего уже не делал, опасаясь, что его постигнут новые неудачи.

Часто он слонялся по переяславльскому рынку. Место это было бойкое: в любой день там можно было увидеть, как прибывает с грузом оливкового масла или вина судно из Константинополя или отбывает в Киев другое, с грузом железа, добытого в местных приречных болотах. Находились здесь и мастерские, в которых выдували стекло, лучшее на земле Русской; на прилавках торговцы продавали бронзовые застежки и украшения; торговали тут и съестными припасами.

Однако, праздно наблюдая за происходящим на рынке, Иванушка постепенно стал замечать и суету другого рода, ни на миг не прекращавшуюся вокруг него. Один торговец вечно не додавал покупателям сдачи, другой – вечно обвешивал. Стайка мальчишек, слоняясь у прилавков, совершенно хладнокровно воровала то рыбу у продавцов, то деньги у покупателей. Он засмотрелся на их воровское искусство, восхищаясь изысканностью, с которой они проделывали свои штуки. И ему пришло в голову: они сами добывают себе пропитание и ни от кого не зависят; они берут все, что захотят, свободные, как степные кочевники.

Один раз он сам украл несколько яблок, чтобы увериться, как это просто. Никто его не изобличил.

Однако он по-прежнему тяготился пустотой, воцарившейся в его жизни, и страдал от этого. Он по-прежнему испытывал ту же смутную тоску, что и в детстве, желание обрести свою судьбу.

Потому-то наконец, за три недели до церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба, поняв, что все возможности исчерпаны, он сказал родителям:

– Я хочу уйти в монастырь.

В конце концов, это было единственное поприще, которое, по мнению окружающих, ему подходит.