Русское - Эдвард Резерфорд

Поэтому сейчас Щек с горькой иронией предавался мрачным раздумьям, дескать жил он рядом с настоящим кладом, отыскал его, да не сумел толком воспользоваться. И теперь весь его пчельник просто пропадет, а он, Щек, умрет нищим. Так уж, видимо, на роду ему написано.

А теперь навстречу медленно шагал этот странный боярский сын.

– Я – Щек, – крикнул он, – помнишь меня?

Какой же Иванушка исхудалый, бледный и оборванный! Несмотря на все свои несчастья, крестьянин его пожалел. И, не зная, чем еще занять себя, Щек поведал этому странному юноше, с отсутствующим видом уставившемуся в пространство, свою историю.

Когда он закончил, Иванушка какое-то время не поднимал глаз от земли.

– Странно, – прошептал он, – у меня тоже ничего нет.

– Что ж, – произнес Щек с усмешкой, – все равно удачи тебе. Все же люб ему был этот боярский сынок в лохмотьях. – Помяни Щека в молитвах.

– Да-да… – Юнец, казалось, погрузился в свои мысли. – Ну-ка, скажи мне еще раз, – наконец промолвил он, – сколько ты должен?

– На сегодня я должен князю семь серебряных гривен.

– А если уплатишь их, выкупишься из неволи?

– Само собой.

Медленно Иванушка снял со своего пояса кожаный кошель и повесил его на пояс Щеку.

– Возьми, – сказал он, – там восемь гривен, и мне они не нужны.

И прежде чем пораженный смерд смог произнести хоть слово, он ушел. «В конце концов, – подумал Иванушка, – этому крестьянину они пригодятся, мне-то все равно скоро расставаться с жизнью».

Десятник, надзирающий за холопами, был человек незлой, и когда несколько мгновений спустя вернулся из кружала, то искренне восхитился удачей, выпавшей Щеку. Он знал, что Щек сделался закупом, и сочувствовал ему, сожалея о его злой судьбе.

– Не иначе как сама Матерь Божья тебя призрела! – воскликнул он, перерезая путы Щека и с радостью его обнимая. – Повезло тебе, бедолага, так, что и словами не описать, – добавил он. – Я о таком и не слыхивал. Придется рассказать об этом княжескому тиуну на рынке. – Он поднял глаза. – А вот он и сам идет.

Щек никогда прежде не видал высокого темноволосого боярина, который сошел с берега на пристань, но заметил, что вид у него раздраженный. Когда десятник поведал ему историю Щека, он только злобно воззрился на смерда, а потом с холодным выражением лица повернулся к десятнику.

– Деньги он украл, иначе и быть не может, – бросил он.

– Да ведь другие холопы видели, как ему эти деньги дали, – осторожно возразил десятник.

Боярин с отвращением поглядел на холопов:

– Их свидетельство ничего не значит.

– Да как бы я украл, господин, со связанными-то руками? – поразился Щек.

Боярин устремил на него мрачный взгляд. Ему было совершенно безразлично, пусть этот закабалившийся из-за долгов смерд хоть умрет, но он только что сообщил купцу, что передает ему для продажи двадцать холопов, значит у него на одного будет недостача, а он не любил испытывать неудобство.

– А где тогда тот, кто дал тебе денег?

Щек огляделся. Иванушки нигде не было видно.

– Отбери у него кошель, – велел тиун десятнику.

Однако тот не успел выполнить приказ, потому что в ту же минуту раздался крик:

– Вот он, глядите!

Это кричал один из холопов, взволнованно указывая на речной берег под городскими стенами. Примерно в полуверсте от них из небольшой рощицы вышел одинокий странник.

– Это он.

– Схватить его и привести ко мне, – приказал тиун.

И так спустя несколько мгновений Святополк, к своему великому изумлению, обнаружил, что столкнулся лицом к лицу со своим братом Иванушкой; Иванушка тем временем тупо глядел на него остекленевшим взглядом, явно погруженный в свои мысли, не говоря ни слова.

– Отпустите смерда, он уплатил долг, – хладнокровно повелел Святополк. – А этого бродягу, – он указал на Иванушку, – бросьте в темницу.

Он лихорадочно соображал, как поступить.

Неярко горели свечи. Тускло мерцала икона в углу, а Матерь Божия устремила взор из своего золотого царства в темное пространство большой комнаты. Холопы как раз убирали со стола остатки вечерней трапезы.

Игорь сидел в тяжелом дубовом кресле, склонив изящную, теперь уже совершенно седую голову и упираясь подбородком в грудь. Глаза его, внимательные и настороженные, были открыты, лицо – неподвижно, но мрачно. Жена его сидела рядом с ним. Можно было предположить, что час или два тому назад она плакала; но сейчас лицо ее побледнело, осунулось и казалось бесстрастным, ибо так приказал ей муж.

Святополк хмурился, исполненный едва сдерживаемой ярости.

Вот же беда, принесла нелегкая его отца на городские стены в тот самый миг, когда уводили безмолвного Иванушку в маленькую темницу, где он никому бы не попался на глаза. «А то я бы его уж давным-давно утопил», – думал Святополк, поскольку, не зная, что Иванушка и сам решил утопиться, намеревался этой ночью привести его на реку, схватить и держать его голову под водой, пока брат не захлебнется. «Так и ему самому было бы лучше, и родителям, – мысленно повторял он. – Нашли бы тело, решили бы, что он покончил с собой, и перестали бы терзать себя из-за этого ни на что не годного бездельника. А то бы он из них только деньги вытягивал».

Но тут вмешалась судьба. Поистине, отец его преисполнился гнева на Иванушку с того самого мгновения, как увидел бродягу. Он повелел отвести младшего сына в родительский терем почти как пленника. А сейчас, за ужином, юнца заставили объясниться.

Святополку почти не было нужды обвинять младшего брата. Иванушка, заикаясь и запинаясь, сам сознался во всех своих проступках. Святополк и вправду решил, что разумнее всего будет ни в чем не обвинять Иванушку, а всего лишь предложить:

– Мой младший брат – овца заблудшая. Думаю, он и душу-то свою погубил. Может быть, спасет ее, если доберется до монастыря. – Монахи обыкновенно на свете не заживались.

Игорь задавал Иванушке вопросы, а его жена безмолвно взирала на сына.