Русское - Эдвард Резерфорд

Зверь поднялся во весь свой рост с охотником на спине и попытался до него дотянуться. Отец Янки снова всадил нож ему в шею, стараясь перерезать трахею и крупные вены. Спустя миг он убедился, что смертельно ранил зверя, соскользнул с его спины в грязь и бросился в укрытие за ближайшее дерево.

Он услышал, как медведь захлебывается кровью. Затем зверь снова тяжело опустился на передние лапы. Из его перерезанного горла хлестала кровь. Медведь как будто заметил своего убийцу, но не пошевелился. Он стоял, огромный и печальный, зная, что это конец, и почему-то беспомощно моргая. Потом он обрушился в кусты, и до отца Янки долетел его предсмертный хрип.

Спустя час он снял с медведя шкуру.

Янку всегда угнетало и томило время распутицы. Печаль ее сделалась совсем невыносимой в день, когда перестал дождь, и ей пришло в голову сходить в соседнюю деревеньку Грязное.

Какое же это унылое место – с десяток изб, теснящихся на берегу реки. Земля здесь была «черная», как и в северной местности, куда отправился Илья со своей семьей, и потому в сущности местные крестьяне были свободные. Еще того лучше, деревня их стояла на том черноземном клине, заполучить который столь жаждал боярин Милей.

И все равно это жалкое, убогое местечко. Речной берег был очень низкий, а почвы к югу от деревни – полузатопленные, и пахло от них болотом.

А еще по Грязному ходила какая-то бабья скверна, Янке уже рассказали, что бабы в Грязном нехороши: кожа на голове у них становилась рыхлой и бугристой, а волосы казались постоянно спутанными и жирными.

Она с радостью вернулась домой, подбросила дров в печь и на всякий случай провела рукой по своим собственным волосам, убедившись, что они такие же легкие и мягкие, как прежде.

Именно в этот вечер ее отец принес чудесную шубку, которую одна из мордовок сшила из шкуры собственноручно убитого им медведя. До сих пор он хранил это от нее в тайне. А сейчас с улыбкой протянул ей шубку.

– Ты добыл медведя? Ради меня? – одновременно в восторге и в ужасе повторяла она. – А если бы он тебя задрал?

– Зато теперь, поди, в морозы-то не зазябнешь, – рассмеялся он.

Она поцеловала его. Он улыбнулся, но больше не сказал ни слова.

Спустя три дня пошел дождь. Настали холода, и холода сильные, хотя в избе царило блаженное тепло. Однако как только зима отрезала маленькую деревеньку от внешнего мира, она не могла не признаться самой себе, что здесь стало невыносимо скучно.

У нее не было друзей. Ей казалось, что в деревне царит кладбищенская тишина. С соседями они почти не общались и, хотя до ближайших домов было рукой подать, бывали дни, когда Янке ни с одной живой душой и словом не приходилось перемолвиться. В деревне не было даже церкви, где могли бы собраться жители.

Чтобы скоротать время, она принялась вышивать большое полотно. На белом фоне она вышивала красными нитками поразительный узор из имеющих геометрические очертания птиц, как когда-то в детстве научили ее односельчанки.

Так в этой отдаленной северной деревушке появился орнамент, заимствованный непосредственно из сокровищницы древних восточных узоров, которые знали иранские степные всадники тысячу лет тому назад.

Минул ноябрь. Работа над вышивкой продвигалась, а девица и ее отец жили совсем одни.

Все в ее жизни переменилось в первой половине декабря, и произошло это довольно неожиданно.

В последнее время отец обращался с ней очень ласково. Он знал, что девушка пугалась, если он напивался пьян, и потому с осени почти не притрагивался к хмельному. В последние два дня он был с ней особенно нежен, по-дружески обнимал ее и ласково целовал.

Однако как-то вечером он и вправду напился. Она заметила слабый румянец, проступивший у него на шее; посмотрела на отца не без робости, но решила, что тот не настолько захмелел, чтобы погрузиться в мрачную скорбь. Более того, она была рада увидеть блаженную улыбку у него на лице. Она заметила, как спокойно лежат на столе его натруженные руки. А еще почему-то обратила внимание на густую поросль светлых волос на тыльной стороне его ладоней и от этого тоже преисполнилась радости.

А потому она сделала что-то очень глупое.

На печи разогревалась красная краска для ниток, уже почти кипела, и Янка решила отнести ее на стол.

Ее отец несколько минут сидел за столом тихо, не говоря ни слова. Не глядя в его сторону, хотя и различая краем глаза его сильную спину и лысину на макушке, и почти задевая его, она протиснулась мимо с горшочком в руках.

Быть может, покосившись на его макушку, она отвлеклась и внезапно зацепилась ногой за ножку маленькой скамейки, на которой он сидел. Девушка почувствовала, что падает, отчаянно попыталась сохранить равновесие и каким-то чудом пролила на стол только четверть горшочка кипящей краски.

– Да будь я неладен!

Он отпрыгнул, перевернув и уронив на пол скамейку.

Она в ужасе уставилась сначала на него, а потом на лужицу краски на столе.

– Я тебе на руки попала?

– Ты что же, заживо меня сварить хочешь?

Он схватился здоровой рукой за обожженную, и на лице его застыла гримаса боли.

Она торопливо поставила горшочек с краской на печь.

– Дай посмотрю! Дай перевяжу!

– Дура безмозглая! – взревел он, но не подпустил ее к себе.

Ее охватил ужас, но одновременно снедала тревога.

– Покажи мне, я помогу. Прости меня, прошу.

Он глубоко вздохнул и стиснул зубы. А потом-то все и случилось.

– Ужо попросишь, еще как просить будешь, – внезапно очень тихо произнес он.

Она почувствовала, как внутри у нее все похолодело. Этот тон был ей знаком еще из детства, и он означал: «Ну, только подожди до вечера».

Она задрожала. В один миг те отношения, что установились между ними за последние месяцы, исчезли. Она снова превратилась в маленькую девочку. А маленькая девочка Янка очень хорошо знала, что за этим последует. У нее затряслись колени.

– Смотреть надо, куда идешь с кипятком, – процедил он.