Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова

Павел угрюмо молчал. От хлестких слов он будто становился меньше, превращался в ту самую шваль детдомовскую, которой никто не поверит, кому нужна морока – заводить дело из-за сироты. Он округлялся до ноля, и в груди зияла гулкая дыра.

– Не пойду, – повторил Павел уже тише. На Борисовну старался не смотреть.

– Сережу Ерофеева помнишь?

Ерофеев с лестницы упал, как сказали – приступ эпилепсии случился. Но все знали, что его избили старшаки. После больницы его отправили в интернат для психических, и больше он не возвращался. Исчезновение неприметного, вечно сопливого Сережи мало кто заметил, кровать в группе занял другой пацанчик, а у раковины появилась новая зубная щетка. Но Павел помнил.

Значит, вот она какая, эта лесенка.

– Так помнишь или нет? – с каким-то торжеством наседала Борисовна, почуяв сомнение. – Мое терпение сейчас закончится, поедем обратно, и пеняй на себя! Я здесь до ночи стоять не буду. Ох, Константин, ради бога простите, что так вышло, я сама не ожидала…

Просто Костя мялся, озирался, печально смотрел на Павла своими впалыми глазами, словно умоляя прекратить безобразный разговор, позволить уже сделать то, ради чего они здесь собрались, и вернуться к нормальной жизни. Этого же все хотят, верно? Жизни обычной, чистенькой, чтоб как у людей. Он же не педофил и пидорас, у него просто такие потребности.

А Павлу нужны целые кости и черепушка, нормальная характеристика и медкарта без диагнозов, чтобы свалить отсюда. Чтобы поступить в институт. Чтобы жить как все. Он может и сейчас сбежать, да, – а дальше что? Бомжевать по вокзалам и все равно продаться такому вот Косте?

Мотнув головой, Павел пошел первым, свернул за гараж, шурша сухой листвой. Переступил мусорный пакет со вспоротым брюхом, скрипнул битым стеклом. Когда Борисовна уже не видела, обернулся, сунув руки в карманы.

– Только в рот, понял? – сказал строго.

– Условия здесь ставлю я, Павлуша, – ответил Просто Костя мелодичным голосом. Он коснулся челюсти Павла, того места, где выцветал полученный в школе синяк. – Я смотрю, тебя лупят.

Он расстегнул ширинку. Павел опустился на колени и зажмурился, изо всех сил желая, чтобы это всё оказалось дурным сном.

Интересно, мать делала так же? Чувствовала то же поначалу, а потом привыкла?

…Павел так и не смог привыкнуть. После встреч, поездок этих, он чувствовал себя как после ядерной войны. «Шваль, швальшваль», – гудело в голове, раскатывалось злобным смехом, жгло кожу, оставляя воспаленные клейма: «Шваль». Ты заслужил, ты знаешь это, у тебя на роду написано сосать за деньги и ноги раздвигать, такой же, как мамаша. Шваль ты детдомовская без стыда и совести.

У него не было выбора; или же был? А Павел просто струсил, пошел по легкому пути. Сам виноват – не смог защитить себя, молчал, а значит, согласился. Но ничего, он переживет, он убеждал себя. Ведь он – потомок великой цивилизации, воин с чистым разумом. Его ведь ждет Пекин, ему нужно туда попасть.

Поэтому он справится.

Павел справлялся года полтора. Иногда Просто Костя пропадал на месяц, иногда забирал три раза на неделе. В теплое время возил по окрестным лесам, расстилал плед на траве за кустами. Когда похолодало, он ограничивался машиной, иногда подъездом, выпачканным пеплом подоконником, раза два был гараж. Дни Павла превратились в тревожное ожидание: когда за ним приедут снова? Сегодня? Завтра? Что, если Просто Костя будет не один? Что, если Борисовна приведет кого-нибудь еще? Если об этом узнают в группе, в школе? Он этого не переживет тогда, пойдет и повесится, или сбросится с крыши.

Он думал, что он – тварь, и это заслужил. Сам спровоцировал такое, трус и тряпка, по нему же видно, что с ним можно так. Будь он Ромкой из седьмой группы, никто бы даже не подумал вести его за гаражи.

Он начал курить, один раз даже выпил водки, но его тут же вывернуло. Какое-то время царапал кожу ручкой, под рукавом, чтобы никто не видел. Потом взглянул на себя со стороны, понял, что это тоже могут внести в карту, выставить его психованным, не заслуживающим нормального отношения. Ему даже представился отец, который стоит рядом и разочарованно качает головой. «Ты – гораздо больше этого, – он бы сказал. – Ты – воин, который не сдается, что бы ни случилось». С тех пор себе Павел не вредил, оставив это остальным.

И что-то зародилось в нем: то разгоралось, как костер из сухих веток, то затухало, но никогда не исчезало, тлело под ребрами, свернувшись злым клубком. Павел старался затолкать это внутрь – отец учил его обходиться словами, без драки, «драка – путь глупцов, умный человек найдет способ обойтись без кулаков». Он почти привык жить в полуприседе. Молчать побольше, не смотреть в глаза: они выдавали то, что иногда стоило прятать. Всего-то надо подождать до выпуска. Но Шваль внутри Павла разрослась, надела его тело, как костюм, и вкрадчиво шептала: «Ждать будем сколько? Еще три года или пока ему не надоест? Что делать будем? Спустим ему и козлам в школе всё с рук? »

Это Шваль первой пустила в ход зубы и кулаки, не Павел.

Это Шваль избила одноклассника, а после еще пару пацанов. Не он. Павел был умным парнем, он бы не стал так подставляться.

Он нашел другой выход: стал поджидать с телефоном под дверями, прятал его в воспитательской, записывая разговоры. Сфотографировал Просто Костю, правда, издалека, и изображение вышло смазанным. Попробовал поискать по фото аккаунты в соцсетях, но ничего не обнаружил. Потом он установил нехитрое приложение на мобильный Борисовны. Оно записывало и сохраняло все звонки в облаке. Ссылки на эти файлы Павел выслал блогерам, новостным каналам и в прокуратуру.

Вышло очень легко, никто не ожидал, что Чжан, бесправный благоразумный Чжан такое учудит. Ведь всех же всё устраивало: Просто Костя выпускал пар, Борисовна и директриса пилили выручку, Павел оставался жив и почти здоров. И тут вдруг поднялся шум.

О торговле детьми в подмосковном детдоме трубили по всем каналам в Telegram и блогам в Facebook (тогда их еще не запретили), писали по всему Weibo (тот уже появился и набирал обороты). Одни вставали на защиту Павла, другие обвиняли его во лжи, называли записи поддельными, хоть он их полгода собирал.