Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова

– В «Шанхае» есть гостиница. Недорогая, – сказал он и пошел прочь, куда-нибудь подальше.

Еще в башне «Шанхай» стояли капсулы для сна, но они были тесными, рассчитанными на одного небольшого человека. Павел пользовался ими, когда задерживался на работе допоздна и не хотел ехать домой, закупоривался, как личинка в ячейке сот, и проваливался в бархатное душное беспамятство.

Он свернул в мраморное чрево туалета – не туалет, а настоящая гробница с акустикой Большого театра. Вдоль стены шеренга раковин, над ними зеркала. Приглушенный свет отражался в золоченых носиках кранов.

Павел плеснул на лицо холодной воды и уставился на отражение. Выглядел он так себе, что и говорить. Серая кожа, взгляд, как у бездомного щенка, лицо осунулось, и пиджак топорщился.

«Чей разум ясен? – он вспомнил. – Кто следует велению души, а не приказам слепцов? У кого есть таланты и сильнее воля? По всему этому я пойму, кто одержит победу, а кто потерпит поражение».

Павел знал эти строки наизусть, с детства, ночью разбуди – расскажет и напишет. И, повторив их, сразу перестал метаться, нащупал опору под ногами. Он сможет, он не упустит шанс. А остальное, всё и все вокруг, – одни пустые звуки на ветру. Нужен лишь ясный разум.

2

Стол был сколочен из досок и воткнут в землю на заднем дворе. За ним, на фоне раскисших по весне дорожек, сломанных качелей и ворот, отчаянно желтело новое здание детдома. А дальше, за рабицей и талым полем, виднелись крыши изб и газобетонных дачных коробков. Ни высоток, ни электрокаров, ни асфальта – чем дальше от Москвы, тем медленней шло время, замерло в кризисных двадцатых, как муха в янтаре.

На том столе Павел и отыскал своих подопечных. Пацаны сидели, поставив ноги на лавку, что-то смотрели в арках и плевали семечками в грязь. Один бледный, будто выцветший за зиму, и трое метисов с узкими глазами – теперь таких, как Павел, стало больше, лет пятнадцать назад он был один на весь детдом. Все нескладные, в шапках-гондонках и бомберах, все разных возрастов, от восьми до двенадцати лет, они даже не замечали, как Павел топает к ним по прошлогодней траве.

Он взобрался на пригорок, оценил побитую обувь пацанов – правильно ему сказали воспитатели, и хорошо, что прислали нужные размеры. Он поставил пакеты на стол, за спинами мальчишек. Один пакет был набит кроссовками, Павел сделал консультанту в магазине день. В другом лежали джинсы и толстовки.

– Я вас по всему двору ищу, – сказал он. – Разбирайте и сразу на себя.

Пацаны слезли, стали деловито шуршать пакетами. Растоптанную обувь бросили там же, под стол, при виде чего Павел сморщился. Благодарить не благодарили, только сопели носами, затягивая шнурки и влезая в толстовки. Подарки они принимали за должное, но Павлу все равно было приятно. Он стал тем, кого сам хотел бы встретить в детстве.

Наличные он детям не давал – сразу спустят на сигареты или пиво, а вот вещи привозил. И не сгружал пакет в общую кучу, предпочитая раздавать лично, что его регулярно просили не делать. Но это же известное кино: привезешь вещи в детдом официально – и сразу лучшее исчезнет. Конечно, не всегда и не везде так было, и, став волонтером, Павел пока никого не уличал. А может, только ему такие воспитатели достались в детстве.

Он помнил свой детдом: как давили кеды, так что пальцы болели и даже ноготь врос. А он терпел зачем-то, только один раз пожаловался, и всё. Собственное неудобство казалось ему не очень-то и важным. Если привозили хорошие новые вещи, их относили в подсобку, где они пропадали. Однажды Павел заметил кроссовки, белые с зеленой полоской, своего размера. Набравшись смелости, он даже подошел и попросил их у воспиталки, Борисовны. Ему велели подождать. Он подождал, а после, месяца через два, к директрисе приехала дочь, крепкая девка с румяным лицом. Она ждала мать у ворот, не решаясь зайти на территорию, как будто за забором начиналась зона отчуждения, а на ногах у нее белели отличные кроссы с зеленой полосой.

Старшие тоже могли отобрать вещь и продать, это понятно, но раз отдал, прогнулся, значит, ты – труха и сам виноват. Закон сиротских джунглей.

В наушнике заиграл звонок. Павел забыл, что очки остались в машине, и палец уперся в висок. Пришлось отвечать вслепую.

– Ну и куда ты пропал? – поинтересовались из наушника, отчего у Павла случилось дежавю. – Все уже в актовом зале.

– Так чего ты? Иди. Я продукты занесу и поднимусь.

– И оставить открытую машину без присмотра? – А дальше страшным шепотом: – Тут какие-то мужики стоят, я их впервые вижу.

Действительно, ключ-то у него в кармане. Чертыхнувшись, Павел махнул подопечным, подхватил пакеты с оставшимися вещами и заторопился по бетонной дорожке вокруг корпуса.

Соня ждала на стоянке. Высокая и по-мальчишески угловатая, она подчеркивала свою худобу объемной курткой и трикотажной юбкой, открывающей бледные колени. Ветер трепал копну ее русых с рыжим отливом волос, бросая пряди на лицо. Соня морщилась, убирала волосы одной рукой, другой придерживала ворот куртки. Чуть в стороне стояли микроавтобусы и черный, похожий на гроб, бандитский внедорожник на бензине – любимая машина мамкиных гонщиков, параноиков и тех, кто не желал светить свои маршруты. Рядом курили двое в комбинезонах, похожие на потерявших шлемы космонавтов. Они с интересом разглядывали Соню и ее длинные голые ноги, она же этих «космонавтов» в упор не замечала. Она смотрела лишь на Павла, мягко улыбаясь, и он невольно расплылся в ответной улыбке.

Клюнув его в губы и оставив в воздухе мазок духов, Соня заторопилась в главный корпус, а Павел стал разгружать багажник. В постановках он не участвовал и даже смотреть их не любил. Нагляделся в свое время на волонтерские ТЮЗы – хочешь не хочешь, а все равно сгоняли в спортзал, и сиди на неудобных низких лавках, пока всё не закончится. В телефон играть не давали, а тогда это было единственным развлечением, все ходили со смартфонами и резались по сети, объединяясь в кланы.

Хуже было, только если мелких заставляли петь. Они стояли нестройным рядком, тянули по сотому кругу «Качели», смотрели печально, – а гости им хлопали, умилялись, как умиляются зверушкам в зоопарке, и уезжали. Павел это ненавидел больше прочего. Хорошо, если потом накрывали столы с угощением, а то могли раздать какую-то фигню вроде девчачьих мягких зайцев или сборников сказок с иллюстрациями почище Босха. Сладкие подарки отбирали воспиталки: не полагалось портить аппетит. Потом конфеты лежали где-то в подсобке до окончания срока годности, печально слипались и пропадали на помойке.