Ретроградный Меркурий - Марина Крамер

Машу он в первые минуты просто не узнал. У нее, конечно, был ключ, иначе она не смогла бы войти. Сначала она долго звонила в звонок, но муж не открывал. В сильной тревоге она отперла калитку, затем дверь дома.

Митя слышал звонок, слышал звон разбитой бутылки – он следил за происходящим из окна второго этажа с той минуты, как подъехала машина.

Маша привезла пакет с продуктами, сигареты, лекарства, водку и Митиного взрослого сына Никиту. Она была готова к тому, что Митю придется нести, поэтому мужчина был необходим.

Оба они – жена и сын – были потрясены увиденным. Мало того, что Митя не сразу их узнал, он еще и некоторое время прятался на чердаке, потом разбил маленькое окошко мансарды и вылез на крышу, откуда не смог слезть самостоятельно.

Только к вечеру Маше удалось его уложить на диван, напоить валерьянкой и успокоить.

Он дремал, поминутно просыпаясь и озираясь вокруг налитыми кровью глазами, Никита гладил его по заросшему густой серой щетиной лицу и успокаивал, как ребенка. Маша же спешно собирала вещи. Она быстро оглядела дом, собрала мусор, опытным взглядом оценила количество сигаретных бычков, пару раз наткнулась на натянутые веревки и битое стекло. Нашла Митины разбитые очки, выключенный телефон, ноутбук. Сложила его постель, решив забрать белье в город и там постирать. Под подушкой обнаружилась вилка, и Маша с ужасом догадалась, что это было оружие для возможной самообороны.

Уже загрузив вещи в машину, вспомнила об обещанном Соне звонке. И только тогда поняла, что все это правда – Митя, кажется, сходил с ума.

О госпитализации всерьез никто и не думал – вторым режиссером была совершенно неопытная девочка, она не могла полноценно заменить Митю ни на одном этапе работы. Останавливать съемки – тем более невозможно. Соня формально числилась ассистентом и руководить ничем просто не имела права. Кроме того, она и так была загружена разнообразными делами.

Дома Митя довольно быстро пришел в себя – жена взяла две недели отпуска за свой счет и не оставляла его одного ни на минуту. Соня тоже не оставляла его без внимания – звонила каждый день: отчитывалась, советовалась, обсуждала новые правки к сценарию. Позвонила и Анна – Митя робко, оглядываясь на жену, поблагодарил ее за предоставленное убежище, пообещал привезти назад белье.

По его виноватому голосу Маша все поняла и поморщилась. Но не выяснять же с ним сейчас отношения… И срочно нужен был врач.

Маша обзвонила всех знакомых и нашла, наконец, по цепочке психотерапевта с хорошими рекомендациями. Денег на это не было, и Маша решила продать машину, не сообщая об этом мужу.

Чтобы скрыть это обстоятельство, она не стала сама возить его к врачу, а договорилась с Соней, та приезжала за ним на такси – она тоже была заинтересована в скорейшем выздоровлении шефа. Да и переживала, похоже, искренне.

Ее единственную Маша не подозревала в романтических отношениях с мужем, наоборот – была благодарна за помощь и преданность.

Маша считала себя тонким психологом и ни минуты не сомневалась, что Соня в Митю не влюблена – скорее, она чувствовала ответственность и обращалась с ним с оттенком усталой неприязни.

Сеансы психотерапии Мите помогали плохо, но врач сразу настроил своего пациента на долгую работу. Разумеется, он сразу же начал подбирать Мите медикаментозную терапию, но без понимания проблемы решить ее он не мог.

Ефим Михайлович Эрзин принадлежал к тому типу врачей, которые глубоко «погружались» в своих пациентов, стремились нащупать их болевые точки, понять их. Доля корысти здесь безусловно присутствовала, но обнаружить ее было практически невозможно, поэтому пациенты безгранично доверяли доктору, принимая его научный интерес за человеческое сострадание.

Состраданием Ефим Михайлович никогда не обладал, с юности он никого не любил и любить не желал. Он отлично понимал, что ему и самому не помешал бы хороший доктор, чтобы разобраться в комплексах и проблемах, захвативших с детства его разум так крепко, что до самой старости он не смог с этим разобраться.

В сущности, он был не так уж и стар – пятидесяти шести лет, некрасивый, но яркий и по-своему привлекательный для женщин. Был он с юности страшным бабником, как и его отец, но проблемы из этого не делал, как это свойственно убежденным эгоцентрикам. Часто спал он со своими пациентками, о чем никто из его коллег не догадывался, женат никогда не был, хотя имел несколько внебрачных детей, отношения с которыми поддерживал вяло и нерегулярно.

Вообще, он был человеком вдохновения, его научные интересы исходили из его творческих, а не карьерных потребностей. В каждом пациенте он видел нечто вроде болванки, из которой можно было создать прекрасную и полезную скульптуру. Ему часто удавалось помочь, хотя двигали им любопытство и радость от собственных успехов.

Разумеется, Митя не мог подозревать, к какому необычному и странному доктору он попал.

Впрочем, в кабинете психиатра не думается о чужих странностях – Мите хватало и собственных. У Эрзина он сразу же вызвал живой интерес: пациент был явно охвачен параноидальными мыслями, но без расстройства личности, отвечал на вопросы неохотно и очень сжато, плохо контролировал свои реакции и доверять врачу не спешил.

Опытный Эрзин в первый же день сразу поставил диагноз: «Бабы довели».

Дальнейшие наблюдения только укрепили его подозрения. Митину жену он знал, а в коридоре его ждала совершенно другая женщина – они познакомились после первого же визита. Отношения с ней явно были непростыми, но совершенно очевидными.

Однажды доктор наблюдал их через стекло за их спинами – голубки сидели, тесно прижавшись к друг другу, ожидая Эрзина – он опаздывал.

Митя плакал, неожиданно заплакала и его спутница. Митя вынул из кармана пачку бумажных платков, но она покачала головой и достала свои. Упаковки были совершенно одинаковыми, общались они оба друг с другом какими-то незначительным жестами, что и выдавало их глубокую близость и давний навык понимать друг друга без слов. Кроме того, Митя рассказал, что он режиссер, это сразу многое объяснило.

Эрзин не знал его, но поискал фамилию в Интернете, покачал головой. Пациент был безусловно интересный и перспективный.

Ему удалось быстро подобрать довольно удачную терапию, Митя словно бы поутих, но таблетки глушили его способность к быстрым реакциям на съемочной площадке, о чем он и поведал доктору при следующей встрече.