Берег счастливых встреч - Дженни Т. Колган

Лорна непрерывно улыбалась, думая о предстоящих месяцах, о все более и более длинных днях, пока к середине лета темнота не исчезнет вовсе. И тогда на Муре станет полно людей, веселых любителей пеших прогулок, а все три их паба будут каждый вечер полны народа и будет играть музыка, пока последний выпивоха не почувствует себя окончательно счастливым, или не заснет, или то и другое вместе.

Лорна поглубже засунула руки в карманы куртки «Пуффа» и зашагала дальше, глядя на горизонт, где таяли последние розовые и золотые отблески и вспыхивали ясные лучи холодного солнца ранней весны.

Лорна чувствовала себя бодрой еще и потому, что просыпалась теперь, когда уже светало. Зима, условно говоря, была мягкой, – конечно, от Арктики налетали штормовые ветра, не позволяя паромам отходить от берега и вынуждая всех сидеть по домам, но это Лорну не слишком беспокоило. Ей нравилось видеть в школьном дворе детишек в шапках и перчатках-митенках, розовощеких и смеющихся. Она наслаждалась горячим шоколадом в городе и уютно устраивалась у очага в старом родительском доме. Лорна унаследовала этот дом – хотя, в строгом смысле слова, пополам с братом. Но тот работал на буровой установке, имел холодную современную квартиру в Абердине и не слишком интересовался этим домом. Так что Лорна продала свою маленькую квартирку какой-то молодой паре и старалась создать уют на старой ферме в соответствии с весенней пышностью мира. Конечно, жаль, что она разминулась с Флорой, та могла бы еще больше поднять ей настроение, но так уж вышло.

Зато она увидела Сайфа.

И Сайф заметил ее в ту же самую минуту с другого конца пляжа. Он жил в старом доме пастора – не в том, что так изумительно обновил Колтон, а в маленьком, обветшалом, что стоял на склоне холма и пустовал с тех пор, как викарий перебрался на материк. Стареющее население было уже невелико, чтобы оставалась необходимость в падре на полной ставке, да и люди на этом острове, несмотря на сильную религиозность, так и не порвали связей с древними корнями, здесь продолжали обитать многие свирепые боги чужаков-викингов и зеленые богини земли самых первых, древних обитателей острова. Что-то было на этом острове такое… глубокое, бесконечно духовное, во что бы вы ни верили. На мысах высились стоячие камни – напоминание о тех общинах, что поклонялись бог весть кому, и сохранились прекрасные руины старого аббатства, тут и там были рассыпаны строгие простые часовни с невысокими шпилями, которые упорно сопротивлялись северным ветрам.

Дом был снят для Сайфа, когда он начал двухлетнюю службу на пользу общины, в ответ на что ему обещали право постоянного проживания. Сайф был беженцем и врачом, а далекий остров отчаянно нуждался в терапевте, хотя обещанное ему право, конечно, не было гарантированным. Сайф уже отказался от попыток понять британскую политику. Она оставалась для него полнейшей загадкой. И он не был уверен, что она не остается такой же и для всех вокруг, поэтому просто принял все как есть.

Ему снова снились все те же сны. Сайф не знал, избавится ли он от них когда-нибудь. Вокруг суматоха, шум. Снова он в лодке. Цепляется за свою кожаную сумку так, словно от нее зависит его жизнь. Выражение лица мальчика, – Сайфу пришлось без наркоза зашить ему рваную рану после драки, которая случилась в лодке. Терпение. Отчаяние. Лодка.

И каждое утро, вне зависимости от погоды, Сайф просыпался с решением не тонуть в собственных волнах – волнах ожидания вестей о жене и двух сыновьях, оставшихся там, когда он уехал. Сайф уехал, чтобы выяснить, не сумеет ли он пробить для них дорогу к лучшей жизни в этом мире.

Но ему ничего не удавалось узнать, хотя он и навещал раз в неделю офис Министерства внутренних дел. Сайф не был уверен, живы ли вообще его прежние далекие соседи – некогда добродушные, болтливые, спокойные. Вся его прежняя жизнь исчезла.

А люди продолжали твердить ему, что он-то как раз оказался счастливчиком.

И каждое утро, чтобы вытряхнуть из головы ночные ужасы, Сайф заставлял себя совершать долгую прогулку по Бесконечному пляжу, стараясь привести свой ум в спокойное состояние, чтобы справляться с мелкими жалобами местных жителей. У кого-то болит бок, у кого-то кашляет малыш, а еще разные тревоги, менопаузы и все прочее, от чего Сайф не должен был отмахиваться и что не шло абсолютно ни в какое сравнение с обжигающими, апокалиптическими бедами его родины.

Обычно прогулки в пару миль хватало. Зимой он выходил, когда солнце еще не вставало, двигаясь наугад, радуясь горстям града, которые, как камешки, колотили его по лицу, – и это было явление, незнакомое ему до тех пор, пока он не очутился в Европе, и оно казалось ему до смешного неуместным.

Но погода хотя бы давала Сайфу возможность не чувствовать страха, и он позволял ей освежать голову. Когда же он промерзал до костей – и уставал до изнеможения, – то наконец ощущал спокойствие. И пустоту. И был готов к очередному дню этой полужизни в вечном зале ожидания.

Как раз об этом Сайф и думал, когда увидел это. В изумлении он взмахнул руками.

Лорна это увидела с другого конца пляжа и нахмурилась. На Сайфа такое было не похоже, он никогда не проявлял энтузиазма. И вообще очень трудно было его понять. На Муре любили поболтать, больше-то нечем было заняться. Все друг друга знали, и сплетничать привык каждый, сплетни были вроде источника жизненной силы в их общине. И ничего удивительного не было в том, что вы могли знать все подробности дел трех поколений местных жителей. Конечно же, у каждого был родственник-миллионер в Америке или успешный бизнесмен в Лондоне, или же в семье были самые умные и изумительные дети… Приходилось эти сведения принимать на веру. И все равно весело было такое слушать.

Но Сайф никогда, никогда не говорил о своей семье. Лорна только и знала, что у него есть – или были – жена и двое сыновей. И она не решалась расспрашивать. Сайф явился на Мур, лишенный всего – вещей, статуса. Он прежде всего был беженцем, а уж потом доктором. Он представлял собой нечто жалкое, а в некоторых кварталах был даже без причины презираемым – пока не начал зашивать их порезы и лечить их родителей. Лорна не желала рисковать и проявлять любопытство, расстраивая его или лишая последних остатков достоинства.