Абсолютное зло - Александр Мазин

Вернувшись к себе, Онищенко закурил сигаретку и настроился подумать о возвышенном. Не удалось. Оказывается, его искал начальник. Причем гневался, поскольку не нашел.

Павел Ефимович вздохнул тяжко и отправился «на ковер».

Вообще-то начальник был ничего мужик, вояка-артиллерист, недавно уволившийся и быстренько утвержденный в столоначальники повелением свыше. Милицейский стаж у него был – как у цыпленка клювик, но зато звание майора сохранено, отсюда и должность, и оклад жалования…

Онищенко майор недолюбливал, скорее всего – просто комплексовал на профессиональной почве. В розыскной работе артиллерист не понимал ни хрена. Зато организовать, потребовать, поставить задачу вояка умел и, что особенно важно, всегда был готов отчитаться перед вышестоящими. С руководством ладил и, что характерно, своих в обиду не давал. Сам дрючил. Правда, таких, как Онищенко, профессионалов дрючил аккуратно: осозновал свою некомпетентность и зависимость. Короче, должности своей начальник соответствовал.

– По Суржину есть что? – требовательно спросил майор.

– Пока немного, – осторожно ответил Онищенко. – Опросил заявителя, осмотрел рабочее место. – И осведомился многозначительно: – Что, уже звонили?

– Не твое дело, – буркнул начальник. – Иди работай. С Логутенковым свяжись, искал тебя.

Онищенко позвонил в прокуратуру:

– Искал меня, Генадьич?

– Да. Пал Ефимыч, Суржиным ты занимаешься?

– Я.

– Давай ко мне, Паша, разговор есть.

Глава шестая

Любка возвращалась домой значительно раньше, чем предполагала. Филе предложили какую-то халтуру, так что катание на пароходике, прогулка по ночному Питеру, пиво с орешками и все прочее в каком-нибудь парке типа Сосновки (лето лучше, чем зима) – отменилось.

«Ничего, – думала Любка. – Видик посмотрю с папой-мамой, высплюсь по-человечески, без комаров…»

Любкин подъезд был в третьем из последовательно расположенных дворов. Осенью и зимой, в темноте, идти страшновато. Но Любка – девушка крепкая. Треснет – мало не покажется. А сейчас лето, вообще белые ночи, светло…

Малорослый пацан отделился от подворотенной стены, заступил Любке путь. Чего ему, шибздику, надо?

– А ну, стоять!

Любка сначала даже не испугалась, а удивилась.

– Ты… – начала она.

И отшатнулась, когда лезвие ножа метнулось к ее глазам.

– А ну, стоять! – прошипел Кошатник, преграждая девке дорогу.

– Ты… Уп!

Узкое лезвие прыгнуло к носу девки, и морда у нее враз посерела. Так вот, сучка! Рост у Кошатника мелкий, зато ножик острый!

Свободной рукой Кошатник сцапал крестик у нее с груди, полоснул по шнуру и засунул в карман. Пригодится.

Любка испугалась по-настоящему. Даже не ножа (ножом ее как-то уже пугали), а рожи этого недомерка. Как-то сразу стало понятно: пырнет запросто. А когда он сорвал с Любки крестик, девушке стало совсем нехорошо, даже затошнило от страха. И как назло – никого вокруг.

«Маньяк! » – мелькнула жуткая мысль.

Надо кричать, бежать, драться – все равно хуже не будет… Но тело – как ватное.

Схватив девку за теплое плечо, Кошатник пихнул ее к черной пасти подъезда. Девка уперлась. Здоровая. На полголовы выше Кошатника.

– А ну пошла! – свирепо зашипел Кошатник. – Хочешь, чтоб нос отрезал?

Лезвие коснулось переносицы девки, и та обмякла. Кошатник любил гнуть именно таких, здоровых. Таких, что и в школе, и в путяге глядели сквозь него, как через пустое место: болтается, мол, что-то такое, плюгавенькое, плевка не достойное. Здесь, в пустынном переулке, все меняется. А сейчас вообще будет что-то особенное. Раньше Кошатник просто пугал их: затаскивал в подъезд, подкалывал ножичком, стращал, пока в трусы не напустят. Возбуждался от этого дико, просто сразу кончал. Кончал и отпускал дур. Знал, что в ментовку не побегут: не порезаны, не изнасилованы, а трусы и постирать можно.

Ментов Кошатник все же побаивался. Вон, брательник старший пятый год мотает, и еще три осталось. Были бы бабки, уже вышел бы… А может, хорошо, что сидит. Пока с ними жил, лупил Кошатника каждый день за упрямый характер. С ментами небось драться не стал. Пришли, руки выкрутили, пошел, как миленький. Как эта дура-девка.

Кошатник затолкал ее в подъезд, стал лапать левой рукой. Девка передергивалась, но терпела, потому что в правой руке у Кошатника нож, и нож этот упирался ей в живот.

Кошатник чуял, как она потеет от страха и тоже дрожал. От возбуждения. И от того, что решил: кончу – зарежу. А Сатана сделает так, чтоб никто Кошатника не поймал. Вон Николай, он…

Где-то наверху хлопнула дверь. Раздались мужские голоса, быстрая чечетка каблуков по ступенькам. Кошатник втиснул девку поглубже в угол. Подъезд темный, их не заметят.

– Пикни только – кишки выпущу! – посулил он, нажимая острием на девкин живот.

Шаги смолкли. Щелкнула зажигалка, бледный огонек вспыхнул на площадке первого этажа. Тут нервы Кошатника не выдержали – он шарахнулся от девки и пулей вылетел на улицу.

Прикурившие парни вышли секунд через десять, когда юного сатаниста уже и след простыл. Любку они не заметили. Она еще минуты три простояла, прислонясь к стене и борясь с дурнотой, а когда вышла из подъезда и побрела домой, то уже точно знала, что никому, никогда, ничего не расскажет.

Глава седьмая

Поговорив с Логутенковым, Онищенко смотался в пригород забрать мобильник и доверенность. Потолковали с Шиловым, сходили выкупались и расслабились немного. Так что, когда Онищенко вернулся домой, то услышал в свой адрес немало неприятных слов. На жену Павел не обижался: он ее любил и знал, что бедняжке и так несладко приходится. Наверное, она даже понимает: непьющих ментов не бывает. Работа такая. Но есть еще теща, которая прямо не скажет, но будет пилить и зудеть, допекая Машу, чтобы та «воздействовала на пьяницу».

Онищенко сунул под кран лысеющую голову, слегка взбодрился, покушал, выполнил отцовский долг, сыграв с сыном в лото (дочка уже спала), чмокнул его в макушку, подумал: «Завтра приду пораньше» – и завалился спать. Засыпая, слышал, как жена возится в ванной… Чудо, а не баба! Попробуй найди такую где-нибудь в Европе-Америке!

На следующий день Онищенко первым делом наведался на квартиру Суржина (естественно, никто не открыл), затем посетил место жительства Куролестова – с аналогичным результатом. Решил зайти еще раз, попозже. Суржин-то – бобыль, а с Куролестовым прописаны жена и дочка. Кто-то должен быть.