Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова

– Кого-нибудь еще из наших уже видела? – поинтересовалась Любка.

Маша отрицательно покачала головой.

– Я только приехала. А вы?

– В номере найдешь письмо, – сказала Сова, словно не услышав ее вопрос. – От Светки. Она будет к четырем часам.

– И просит всех ждать ее в столовке, – прогудела Кувалда.

– Ее вы тоже не встречали? – осторожно спросила Маша.

– Не-а.

– Странно, – вслух подумала она.

Повисла пауза. То ли подействовал кодекс Бусидо, то ли пахнущий огурцом воздух, обостривший Машину чувствительность, но только она ясно поняла: Сова с Кувалдой тоже находят это необычным. А значит, они не общались с Рогозиной и знают о ее планах не больше, чем остальные.

В Маше окрепла уверенность, что Светка задумала не просто слет ведьм, то есть, простите, собрание бывших одноклассниц. Записки какие-то… Приглашения! От всего происходящего веяло сумасбродством и ребячеством.

Вот только ни первое, ни второе никогда не были свойственны Рогозиной.

3

Матильда, пыхтя, затащила сумку в номер. Она хотела попросить кого-нибудь помочь ей, но за стойкой на первом этаже сидела женщина типажа Авада Кедавра – умри все живое. Авадакедавра смерила Губанову таким взглядом, что та мигом стушевалась и решила, что сумка не так уж и тяжела. И вообще, нечего дергать занятых людей.

До назначенного времени оставалось всего двадцать минут. Мотя наспех привела себя в порядок, и тут в дверь постучали.

Высокая рыжеволосая женщина со смешливым лицом улыбнулась ошарашенной Моте.

– Господи, Елина! Уииии!

Мотя взвизгнула от радости и повисла на Маше всей тушей. Та покачнулась и едва не упала. «Раздавлена одноклассницей! » – мелькнул перед Мотиными глазами заголовок желтой прессы. Она поспешно отступила.

– Извини! Извини, пожалуйста! Я просто… Ужасно рада… Но не знала, как… Прости…

Мотя смутилась и замолчала. Как всегда в подобных случаях, ее охватил жгучий стыд. Господи, ну что она за животное такое! Бросилась на практически незнакомого человека, чуть не покалечила. Не всякому понравится, когда к нему липнут девяносто с лишним килограммов Губановой. К тому же она успела вспотеть в номере, и от нее наверняка воняет!

Сеанс самоедения был неожиданно прерван.

– Мотя! – вскричала Елина. – Ну что ты несешь!

Матильда решилась поднять глаза. Ее бывшая одноклассница искрилась такой неподдельной радостью, что она едва не расплакалась от облегчения.

– Мотька, как же здорово, что ты приехала! – с чувством сказала Маша. – Ты не представляешь, как я рада тебя видеть.

…Когда часы показывали без десяти четыре, к малой обеденной зале отеля «Тихая заводь» одновременно подошли три женщины. Двое – Матильда и Маша – с нескрываемым любопытством взглянули на третью. «Нет, не из наших», – подумала Мотя.

Та сдержанно улыбнулась. Одернула короткий жакет. И вдруг, подмигнув Маше, взялась за указательный палец и с хрустом дернула.

Елина вздрогнула и уставилась на нее во все глаза.

Перед ними стояла дама, в которой безошибочно опознавался руководящий работник солидного предприятия. Даму мягко облегал со всех сторон брючный «Хьюго Босс» или кто-то в этом роде. Мотя Губанова ничего не смыслила в брендах, но чувствовала, что здесь пахнет Боссом. Или Сен-Лораном. Или каким-нибудь другим известным именем, за которым встают неброские фасоны и обескураживающие цены.

Золотые часы на запястье. Холеные руки. Твердый и прямой взгляд.

Мотя по-прежнему не понимала, кто это такая. Раньше эта женщина ей не встречалась.

– Гниду помнишь? – спросила дама странное. Губанова даже решила, что ей послышалось.

Но Елина медленно кивнула.

– Девочки! Бабоньки! – окончательно потерявшись, воскликнула Мотя. – Да что ж тут творится-то! Дамочка, вот вы – кто?

Она прижала руки к груди, заранее извиняясь за глупый вопрос.

«Дамочка» снисходительно улыбнулась. Моте почудилось что-то знакомое в этой полуулыбке-полуухмылке, но она не была уверена…

– Мотя, это Анна, – медленно проговорила Елина, словно не веря самой себе. – Анна Липецкая, если я не ошибаюсь.

– Не ошибаешься, – подтвердила дама. – Прекрасно выглядите, девочки.

Теперь челюсть отвисла у Матильды.

– Анна – в смысле Аномалия?

– Она самая, – подтвердила дама. – Не уверена, что в настоящее время имею право носить это имя.

Мотя почувствовала, что ей нужно сесть. Судя по сложному лицу Елиной, та испытывала похожее желание.

Это – Аномалия? !

Как? Как татуированная, дикая, психованная девка, из носа которой торчал железный штырь, а уши были изрешечены словно дыроколом, превратилась в эту, черт бы ее побрал, гладкую леди? !

Мотя сделала попытку рассмотреть уши, но они были, как шлемом, прикрыты блестящими каштановыми волосами. Однако штыря в носу определенно не наблюдалось. Да и татуировки, кажется, тоже.

– Вот это крутяк! – восхитилась Мотя. – Не, серьезно? Вы… ты… вы… – Анна?

Дама понимающе усмехнулась.

– Помнишь, как я тебя чуть микроскопом не отоварила?

Последние сомнения развеялись. Еще бы Мотя не помнила, как посреди биологии Шиза обернулась к ней и прошипела: «Еще раз чавкнешь своим бутербродом – убью! » Колбаса тогда встала у Моти поперек горла. Аномалия одной фразой обрушила на нее целую лавину ненависти. Мотю погребло под ней, и потребовалось некоторое время, чтобы она, задыхаясь, сумела выползти на поверхность и вдохнуть глоток воздуха.

«Жрешь и чавкаешь, жрешь и чавкаешь…» – цедила Шиза. Пальцы ее и в самом деле вцепились в микроскоп с такой силой, что побелели костяшки.

До этого дня Мотя вообще не задумывалась о том, что ее привычка может кого-то раздражать. Жевать для нее было так же естественно, как ходить или разговаривать. С той лишь разницей, что, когда Мотя жевала, она чувствовала себя в безопасности.

«Липецкая, ты чего схватилась за прибор? » – забеспокоилась биологичка.

«Клавдия Сергеевна, Шиза меня убьет! » – закричала бы Мотя, если бы рот ее не был забит хлебом. Но она боялась лишний раз шевельнуть челюстью. Микроскоп, с размаху проламывающий ей голову, представлялся не лучшей альтернативой молчанию.

Так что Мотя сидела, окаменев, и в ужасе таращилась на психопатку.

Некоторое время Аномалия гипнотизировала ее ненавидящим взглядом, а потом вдруг осклабилась.

– В Брюсселе – писающий мальчик. А у нас – жующая девочка. Симметрия!

И отвернулась от несчастной Моти, которая чуть не свалилась от облегчения в обморок.

– Мы, кажется, опаздываем, – заметила Анна. Она кивнула на дверь из толстого стекла, за которой виднелись расплывчатые силуэты. – Все уже в сборе.

– Рогозиной не хватает.

– Вы ее видели? – глаза у Анны заблестели.

Маша улыбнулась про себя. Всех интересует Света Рогозина. За двадцать лет ничего не изменилось. Точнее, за восемнадцать.

Она внезапно вспомнила, что забыла проверить свою догадку.

– Девочки, идите, я сейчас к вам присоединюсь.

Маша махнула рукой и быстро пошла к лестнице. Анна и Мотя проводили ее взглядами.

Поднявшись на второй этаж, она отсчитала восемь дверей. Если ее теория верна, за девятой должен быть номер Светки.

Но пройдя по длинному коридору до середины, Маша озадаченно остановилась перед дверью без всяких опознавательных знаков. У нее мелькнула было мысль, что это курилка и Рогозина законопослушно выходила сюда курить из номера. Но когда она потянула за ручку, дверь не поддалась.

Заперто.

Нет, не курилка.

Маша не могла объяснить, почему мысль о подсматривающем из окна человеке тревожит ее. Что-то с ним определенно было не в порядке. Но сколько ни вызывала Маша перед глазами отпрянувший силуэт, она не могла сконцентрироваться на этой неправильности.

Соседняя дверь приоткрылась, и из номера, толкая перед собой пылесос, вышла горничная в синих перчатках до локтя. Маша приветливо улыбнулась, но женщина зыркнула на нее недружелюбно и что-то буркнула. Только очень оптимистичный человек мог счесть эти звуки за приветствие, но Машу это не остановило.