Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

Но теперь еда стала единственным другом. Олеся ела то, что так долго запрещала себе, и на короткое время боль отступала.

Общеизвестно, что чудеса – прерогатива волшебников. Но мало кто знает о том, какое чудо может сотворить тарелка жареной картошки. А уж как дивно заглушает душевную боль торт «Наполеон», догадываются лишь те, кто использовал его в тяжелую минуту.

Олеся взялась заедать свое горе всерьез. Она постоянно что-то жевала, и в это время ей было сытно, спокойно и хорошо. Все случившееся с ней значило меньше, чем добрая тарелка щей со сметаной – на то время, что Олеся была занята этими щами.

Однажды, доставая из-под кровати завалившийся носок, Гагарина наткнулась на весы и из любопытства взгромоздилась на них. Собственный вес ее не ужаснул, а рассмешил. Девяносто килограмм! Из недавней передачи Дроздова она помнила, что именно столько весит взрослая особь орангутанга.

Олеся засмеялась громче, вскинула руки и выразительно почесала себя под мышками.

Ну как, похожа?

Из зеркала на нее скалился самый толстый в мире орангутанг с бесконечно усталым взглядом.

В этот момент Олеся могла сказать себе очень многое, и если не повернуть время вспять, то перевести на другие пути поезд, несущий ее под откос. Почти каждый человек в своей жизни проходит через точку возврата и, оглядываясь назад, может вспомнить, где он принял неверное решение. О верных вспоминают гораздо реже или забывают совсем.

Олеся Гагарина надолго запомнила то утро, когда она стояла перед зеркалом в растянутой майке и изображала обезьяну. Именно тогда она и сказала себе: «Уже поздно что-то менять».

И поезд, громыхая и сотрясаясь всеми вагонами, понесся вниз, набирая скорость.

2

– Сюрприииииз!

Сергей Бабкин не успел опомниться, как отовсюду посыпались люди. В первую секунду ему показалось, что вокруг собралась огромная толпа. Во вторую он сориентировался и сообразил, что здесь всего четверо. Из-за ширмы вывалилась хохочущая балерина, к ней присоединилась Кармелита, прятавшаяся за шторой, а шкаф выпустил из своего нутра раскрасневшихся супругов Вороных. Анжела скалила острые зубки, Никита вытирал пот со лба.

– Ух… ну, мужик, видал бы ты свою физиономию!

– Нет, вы гляньте, гляньте на него! Ха-ха! Купился!

– Андрюша, вставай!

Ящик заскрипел.

– Помогайте! – раздалось оттуда.

Толкаясь, шумя и хохоча, столпились вокруг и вытащили картинно согнувшегося Решетникова.

– Поясница моя, поясница!

– Андрюшенька, ты был бесподобен!

Кармелита расцеловала администратора в обе щеки.

– Грим смажешь, милая.

– Дайте кто-нибудь полотенце!

– Нет, как он глаза выпучил, а? Видали?

Гогот, шутки, похлопывания по плечу. Сергей почувствовал себя участником карнавала, вокруг которого кружатся звериные рыла.

– Очень смешной розыгрыш, – без улыбки сказал он.

– А не надо нос совать куда не следует! – пропела Медведкина, недобро улыбаясь. – Ко мне сунулся, к Богдану залез. Везде ходит, вынюхивает…

– Здесь, малыш, так себя нельзя вести, – низким голосом сказала Кармелита. – Будешь выглядеть дураком.

Все правильно. Именно дураком себя Бабкин и чувствовал. Купиться на такой примитивный розыгрыш! Больше всего жаль было собственную спину. Все-таки тащить и сундук, и Решетникова, пусть даже с помощью водителя – это вам не кот начхал.

– А вас мама в детстве не учила, что шариться по чужим вещам нехорошо? – прищурилась Анжела.

Ее муж поднял палец с таким видом, словно собирался произнести откровение.

– А ведь он, девки, спереть что-нибудь хотел!

– А что? У меня с собой, между прочим, камушков на пять миллионов! – Медведкина прижала руки к груди.

– Ваши камушки все-таки не шестьдесят килограмм весят, я надеюсь? – мрачно сказал Сергей.

Но его не слушали.

– Надо и другие вещи проверить! – волновалась балерина.

– Пустили козла в огород…

– Доверили человеку вещь донести, а он!

И все громче, быстрее, напористее. Бабкин никогда бы не подумал, что четыре человека способны производить столько шума. «Певцы. Глотки драть горазды».

– А что у нас тут за веселье?

Сам Богдан, а за ним Олеся и Виктор Бантышев ввалились в комнату. Из-за спины Бантышева робко выглядывала «бедная родственница». Сразу стало очень тесно.

– Неужели клюнул? – обрадовался Бантышев.

Грегорович гулко захохотал и похлопал себя по животу.

– А я ставила на вас, – протянула Олеся с укоризненной гримаской, обращаясь к Сергею. – Экий вы, мужчина, нестойкий!

Похоже, сказал себе Бабкин, все были в курсе намечавшегося развлечения. Но винить, кроме самого себя, некого: не полез бы, куда не следует, не стал бы посмешищем.

– Представьте, каково было Андрюше трястись в этом ящике!

– Между прочим, спина до сих пор болит!

Бабкин запоздало пожалел, что не грохнул свою ношу об пол.

– Э-э, в честь чего движуха? – нараспев протянули сзади.

Джоник стоял в дверях и, прищурившись, разглядывал всю честную компанию. За его спиной темной глыбой высился Жора.

– Телохранитель твой отличился, – со смешком сообщил Грегорович.

Вокруг захихикали.

Джоник обвел всех глазами, и взгляд его остановился на Бабкине.

– Что значит – отличился? – неприятным голосом спросил он.

– Ах, Ринатик, это всё я виновата! – с улыбкой женщины, которой все всегда прощают, заворковала Медведкина. В ее исполнении все эти ужимки и ухмылки смотрелись, как попытка престарелой воспитательницы детского сада сыграть снежинку на утреннике. – Но ты ведь извинишь меня, правда?

Джоник на снежинку не клюнул.

– А подробнее?

– Ну, он, типа, шарился тут везде, – добродушно вступил Никита Вороной. – Вынюхивает, значит. Прется куда не надо. К Таньке вон в декольте залез.

– И нашёл там что-нибудь? – театрально удивилась Кармелита. Балерина в ответ скривила губы, но промолчала.

– Короче, это… Проучить его решили малость.

– Проучить, – кивнул Джоник. – Моего телохранителя.

«Самое время перестать им скалиться», – подумал Бабкин. Ему не нравились ни интонации, ни выражение лица его нанимателя. Илюшин предупреждал, что там, где у других людей чувство собственного достоинства, у Джоника мания собственного величия, а такие люди склонны любую шутку рассматривать как покушение на свой королевский титул.