Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

– Богданчик, мы ему не верим, – неубедительно выкрикнула Медведкина. – Ринат, ну зачем ты всё портишь! Ведь такой день хороший! Солнечный, дивный праздник!

Балерина широко развела руки, словно намереваясь обнять весь мир.

«Ой, зря», – охнул про себя Бабкин.

И не ошибся.

– Шлюха голос подала? – удивился Джоник и приложил к уху ладонь. – Ась? Не слышу? Что ты там блеешь, овца просветленная?

Татьяна застыла с разведенными руками.

– Как? – запинаясь, переспросила она. – Шлюха? Боже мой…

– Я его убью! – проснулся, наконец, Никита. – Держите меня, я его убью!

Анжела, послушная воле супруга, бережно схватила его под локоть. Ее легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы удержать Вороного на месте.

– А что, неправду сказал? – рассмеялся Джоник. – Шпагат всея Руси, блин! Под любого ляжет за полтора ляма.

– За полтора? ! – ахнула балерина.

– Давай за два! – великодушно согласился Джоник. – Я не жадный. Сам бы на тебя не полез, даже если бы ты мне приплатила. Но мало ли чуваков с извращениями. Со всех просторов страны прутся!

После этих слов на несколько секунд наступило затишье. Сергей окинул взглядом поле боя. Кармелита так и стояла, оцепенев. Медведкина хватала воздух ртом, беспорядочно взмахивала руками и, кажется, пыталась выдавить слезу, но слеза упиралась и не желала покидать родной глаз. Никита Вороной топтался на месте. Грегорович что-то очень тихо втолковывал на ухо Олесе Гагариной, согнувшись почти пополам. Единственным, кто сохранял невозмутимость, оставался телохранитель Баширова.

Теперь Бабкин осознал, отчего Джоник нигде не появляется без охранников. На его месте он нанял бы взвод, а не двоих.

– Э! Чего ты ей там нашептываешь? – окрикнул Джоник. – Гагарина! На меня смотри!

Он щелкнул пальцами, откровенно куражась.

– Зачем мне на тебя смотреть? – удивилась Олеся. – В зоопарке я на днях уже была. А в джунгли меня не тянет.

– Тебя в сказку тянет, – согласился Джоник. – Русскую. Народную. К трем богатырям.

– Мне и одного хватит.

На этот раз Сергей догадался, о чем речь. Олеся была замужем за известным танцором современного балета, несколько лет назад организовавшим свое шоу. Выступал танцор под псевдонимом «Иван-царевич». Фигура у него была атлетическая, глаза голубые, а кудри золотые. Чем не богатырь?

– Да хорош врать! – Джоник засмеялся. – Про тебя тоже все известно.

После тех разоблачений, которыми выбили из строя половину армии Грегоровича, Бабкин ожидал от Гагариной осторожности. Но Олеся сверкнула в ответ белоснежной улыбкой и повела плечом:

– Не жмись, Ринат. Руби правду-матку! А то закисли мы совсем без свежей струи.

Зубы она скалила совершенно бесстрашно, даже с вызовом. Если за ней и были грехи, их оглашение на узкий круг заклятых друзей Олесю не пугало.

– Дродомин, – сказал Джоник, перестав ухмыляться. – Думала, никто не в курсе, чем ты свое пугало кормишь?

– Это что за ерундовина? – озадачилась Гагарина.

– А то ты не знаешь. Рассказать твоему кобелю, что ты ему в кофе подсыпаешь по утрам?

– Мой кобель тебя, мелкую шавку, за шкирку встряхнет, и из тебя дух вон, – усмехнулась Олеся. – Но ты попробуй, расскажи. Вместе с ним посмеемся.

– Это сначала. А потом, когда он поймет, что любимая жена его держит на стероидном дерьме, ты рыдать будешь. Кровавыми слезами, Леся.

Сказано это было нехорошо. Так сказано, что даже Бабкину стало не по себе. Не в словах было дело, а в интонации радостного, почти детского предвкушения. Так ребенок знает, занося кирпич над игрушечным грузовиком, что от машины вот-вот останутся только расплющенные детальки.

«Кассандра хренова».

– Ой, так я прямо сейчас могу начать! – беззаботно воскликнула Олеся. – Зачем Ваню дожидаться?

И в следующую секунду действительно заплакала. По румяным щекам покатились большие слезы, и певица громко всхлипнула.

– Божечки ты мой, зачем ты нам послал такого дурачка! – в голос запричитала она. – Что же мы с ним делать-то будем? Лечить его поздно, хоронить рано, а чтобы морду бить, так он статью не вышел! Подскажи, вразуми нас, а иначе ведь так и решим, что Джоник, соколик ясный, нам послан лишь затем, чтобы отвезли мы его до городу Парижу, в палату мер и весов, и там оставили в хрустальном гробу как эталонного дурня!

Голосила Олеся, надо сказать, на совесть. Балансировала на грани тонкой клоунады, не сваливаясь при этом в откровенное фиглярство.

Если бы за выдачу «Оскара» отвечал Сергей, Гагарина уже спускалась бы со сцены в обнимку с золотой статуэткой.

– Во дает! – одобрил Никита Вороной. – Артистка!

– Погорелого театра, – процедил Джоник. – Сегодня кривляется, а завтра фыр – и сгорела на работе!

Олеся пожала плечами и вытерла слезы. Лицо ее снова было спокойным.

– Удивительный ты человек, Ринат, – нараспев сказал Бантышев. – Ведешь себя так, будто у тебя запасная жизнь имеется.

– А ты – нет? – Джоник живо обернулся к нему. – Кто с девкой после новогоднего концерта неудачно развлекся? До петли довел!

Бантышев обиженно надул губы, словно огорченный таким заурядным обвинением.

– Только с одной? Я надеялся, ты мне что-нибудь посерьезнее предъявишь. Оргию! Вакханалию!

Гагарина засмеялась и одобрительно погладила Бантышева по руке. Сергей перехватил взгляд, который «бедная родственница» бросила на Олесю. «Ого! Ничего себе тихий омут! »

– Оргию тебе Кузбасс устроит, – пообещал Джоник. – Когда узнает, как ты его дочурку прошвырнул. Надо поспособствовать! Посмотрю, как тебе губы к ушам пришьют.

Он подошел к столику, схватил бутылку коньяка и присосался к ней. Никто не сказал ни слова. Джоник пил долго. Кадык его ходил туда-сюда при каждом глотке, и все словно завороженные следили за тем, как в горле Баширова словно гуляет чей-то острый кулак и никак не вырвется наружу.

Дно бутылки звякнуло о столик.

– А теперь валите, – сказал Джоник и вытер губы. – Надоели!

Присутствующие оказались в неловком положении. Подчиняться приказу мальчишки было унизительно, но уйти всем и впрямь хотелось. Откуда-то из темного угла выдвинулся администратор Андрюша, о котором в пылу разоблачений все начисто забыли.