След лисицы на камнях - Елена Михалкова

Обещанную Макаром «Лисью тропу» он не нашел на книжной полке и, подумав, осознал, что и искать не хочет. Вместо этого Бабкин озадачил жену вопросом, какие художники ей нравятся. Вынужден был долго рассматривать вместе с воодушевившейся Машей альбом репродукций Эгона Шиле, вызвавший в нем те же чувства, в которые ввергает неподготовленного человека посещение мясного цеха, – ужас и мучительное раскаяние в своем любопытстве. Затем пытался заглушить впечатление от Шиле импрессионистами, однако был пойман, усовещен и подвергнут знакомству с Гойей. Маша, окрыленная его интересом, заодно прочла красноречивую лекцию о «Снах разума». К концу ее рассказа Бабкин молился лишь о том, чтобы случайно не брякнуть имя еще какого-нибудь живописца.

Выбравшись из плена искусства, он на нетвердых ногах ушел в кухню и сел писать план на завтрашний день.

О Вере Бакшаевой было известно лишь то, что она закончила кулинарный техникум. Ее сестра наотрез отказалась что-либо сообщать детективам, и Сергею пришлось ехать по месту последней регистрации Веры и стучаться к соседям в надежде, что кто-нибудь из них осведомлен о ее работе.

Здесь ему повезло. Дом был старый, квартиранты менялись редко, и жильцы заинтересованно присматривались к новым людям. Сергею указали на гигантский термитник в соседнем квартале, забитый офисами.

– Где-то там она работала, – прошамкал старичок-сосед. – В судках еду таскала домой. Воняла тушеной капустой на весь подъезд!

Бабкин направился к высотке.

Термитник обслуживали пять заведений общественного питания. В третьей по счету столовой, носившей название «Березка» и обклеенной фотообоями, простодушно иллюстрирующими название, в ответ на его расспросы женщина на раздаче повернулась всем корпусом и крикнула басом в глубину кафельного рая с запахом котлет:

– Светка! Пронина! Тут до тебя мушшчина пришел!

Вышла широкоплечая Света в грязно-белой косынке.

– Здравствуйте, – сказал Сергей. – Я насчет Бакшаевой…

– Убили нашу Верку? – резко перебила женщина.

– Нет, – сказал Бабкин, внимательно глядя на нее. – Вернее, мы не знаем. Вот, ищем.

– Кать, я на пять минут, – бросила она.

Они просидели под неуютным светом люминесцентных ламп не меньше часа. Когда схлынула насытившаяся волна офисных работников, раздатчица молча поставила перед Бабкиным тарелку жидкого супа и компот.

– Хабалка она, – ласково говорила Света, вертя в руках бумажную салфетку. – Я б, может, сама ее убила, если б у Петьки руки прежде моего не дошли.

Они были знакомы с Бакшаевой больше десяти лет. «В буфете на Ленинградском зацепились языками. Я там всего пару месяцев продержалась, Верка и того меньше».

Из рассказа Светланы вырисовывался образ человека жадного, скандального и бесцеремонного. Вера занимала деньги и не возвращала. Брала по чуть-чуть: то сто рублей, то пятьдесят, но для нее, похоже, было делом чести присваивать их. На тех, кто отказывался ссужать ее, накидывалась с оскорблениями. Чужое внимание распаляло ее. Осуждают ли, стыдят ли – это Вере было безразлично; только бы смотрели.

– Дебоширка она – жуть! Чуть что не по ней, сразу орать и поддонами швыряться. Ну нету в человеке затычки! Все дерьмо льется наружу. Ее из-за этого и увольняли. Верка помыкается без работы – и новую ищет. Нравилось ей среди людей. А больше всего знаешь, от чего она тащилась? У нее нюх на чужие болячки. Почует кровяную ранку, и давай туда тыкать пальцем, ковырять… Человека от боли скрючивает, а она радуется как ребенок.

– Как же вы с ней дружили? – Бабкин отхлебнул остывший суп, чувствуя на себе взгляд раздатчицы.

Света усмехнулась:

– Верка – она веселая! Артистка! Для друзей наизнанку вывернется, морду расшибет, а сделает что надо. Пару лет назад я загремела в больничку по женской части, и так мне тошно там было, что хоть вешайся на простыне. Верка это прочухала. Объявила медсестрам, что будет лежать со мной. И что ты думаешь? Пустили ее! – Пронина восхищенно цокнула языком. – Она, моя милая, и бульончик мне носила, и развлекала меня, даже пела. Вся палата ждала, когда она появится. Одна тетка с соседней койки мне заявила: «Я от нее заряжаюсь жизнью! » Так и есть. Верка, считай, все время электричество вырабатывает.

Был такой случай: к нам в столовку взял привычку таскаться один вшивый гражданин. Противный, как начальник, когда премии лишит! Любил нашим девчонкам говорить сальности. Бросит пару слов, а ходишь потом, будто тебя в соплях искупали. И не выгнать его никак… Нам с клиентами не разрешают ругаться.

Одна из наших на раздаче даже плакала после него, самая молоденькая. Верка увидела, ноздри у нее раздулись: чисто лошадь, только копытом не бьет.

А тут, значит, является этот вонючий хрыч. Будний день, полный зал народу… А на раздаче Верка. И вдруг как заорет на всю столовку: «Иван Кузьмич, пойдемте жениться! » – полиэтиленовый пакет цепляет к колпаку на манер фаты и топает к нему. Бух-бух-бух! Весу в ней – под центнер. Глаза выпучила, губки вытянула… Цирк! Он аж подпрыгнул! Женщина, говорит, зачем вы хулиганите? Я вас не знаю! Верка в крик: как, ты же обещал на мне жениться, ласковые слова говорил, шептал, какой горячий у меня гуляш…

Бабкин невольно улыбнулся. Пронина кивнула:

– А мы-то как хохотали! Он стоит, поганка плешивая, а вокруг все смеются. И Верка такая важная, грудь колесом, а над рожей пакет болтается. Умора! Старый пердун и сбежал. Больше у нас не показывался.

– Расскажи про нее еще что-нибудь, – попросил Сергей.

– А это поможет тебе ее искать?

– Надеюсь.

Пронина сделалась серьезной.

– Мне еще вот что вспомнилось… Как-то мы с Верой ехали зимой в метро: после работы, с сумками, уставшие… Пуховики еще эти! И тут они входят. – Она поежилась. – То ли пятеро, то ли шестеро, здоровенные, как футболисты, и в татухах. Все под кайфом. У меня, знаешь, на такие дела глаз наметан: брата два года как похоронили, умер от передоза.

Ну, зашли на Маяковской. Топчутся. Чувствую, от них прям-таки бедой пахнет. Аж присела, молюсь про себя: только б живой из вагона выбраться! Дело вечером было, народу вокруг немного, вот они и высмотрели какого-то чурку. В углу торчал. Совсем мелкий, лет шестнадцать, может, семнадцать. Эти, значит, переглянулись, руки за пазухи сунули и пошли к нему. Понимаешь, зачем? Резать.