Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова

«Почему кроме Иннокентия? » – хотела спросить Маша, но сдержалась. Она едва познакомилась с этими милыми, хоть и странноватыми людьми. Время вопросов еще не пришло.

– Полагаю, это Ева, – задумчиво сказал Геннадий, снова снимая очки и принимаясь вертеть их за дужку. – Мини-купер – в ее стиле.

Теперь Маша не смогла удержаться от вопроса:

– Простите, кто такая Ева?

– Это жена Марка Освальда, – охотно ответил Коровкин. – Он мой двоюродный брат по линии деда Степана. Наши матери, Вера и Наталья, родные сестры.

Лена заметила недоумение на лице Маши и истолковала его по-своему:

– Поначалу вам очень непросто будет разобраться во всех хитросплетениях наших родственных отношений. Но со временем вы привыкнете, и эти семейные связи перестанут быть для вас тайной.

Но Машу озадачило вовсе не это. Она обернулась к Гене:

– Так у Марка Освальда жена! И ребенок?

– И ребенок, – подтвердил Геннадий, удивленно посмотрев на нее. – Мальчик, ему уже лет тринадцать.

– Он тоже будет здесь?

Геннадий помрачнел, с лица Лены сползла улыбка.

– Вряд ли, – сдержанно сказал Коровкин. – Его отец погиб десять лет назад, и с этим домом у Евы связаны…

Он взглянула за Машино плечо и оборвал фразу.

Маша обернулась. На крыльце стояла Марфа Степановна и укоризненно качала головой.

– Стоят, языки чешут! Нет бы поздороваться со старухой, в дом пройти!

Пока Лена и Геннадий пылко обнимались с Олейниковой, Успенская стояла рядом, ощущая себя бедной родственницей. Сумку она повесила на плечо, но та все время норовила свалиться. Разговаривая с Коровкиными, Маша почувствовала себя легко, но пришла Марфа и сразу расставила все по своим местам: вот по-настоящему родные люди, а Успенская – неизвестно кто. Внучка Зои. Где, спрашивается, та внучка была прежде? О самой Зое и говорить не приходится…

Наконец Марфа обратила внимание и на Машу:

– Пойдем, провожу тебя в твою светелку. А вы тащите в дом свои сумки, скоро и до вас дойдет очередь.

Кивнув Гене и его жене, Успенская последовала за старухой.

– Туфли сымай, – приказала Марфа, когда они оказались в прихожей. – У меня половики, по ним только босиком или в тапочках.

Маше достались огромные тапочки с овчиной. Казалось, они вот-вот заблеют и сами понесут Машу из комнаты в комнату.

Марфа толкнула дверь, и Успенская шагнула внутрь. С губ ее снова сорвался восхищенный свист, второй раз за этот день.

– Не свисти! – старуха больно ткнула ее пальцем в спину. – Денег не будет.

Но Маша не могла не свистеть. Они стояли в большой, просторной комнате, залитой солнечным светом. Посреди комнаты широкий дубовый стол, вокруг стулья, кресло-качалка, покрытое пледом… Пахло деревом – можжевельником и сосной. В дальнем конце комнаты виднелся камин, пол перед которым устилали белые искусственные шкуры.

В Москве Маша жила в однокомнатной хрущевке, вылупившейся из комнаты в коммуналке в результате многолетней выплаты оброка, лицемерно именуемого ипотекой. Оброк начинала платить еще мать, потом эстафету перехватила Маша.

Свою квартирку Успенская очень любила. Она любила бы и коробку, если бы ей пришлось жить в коробке. Маша обладала счастливым даром обживать и обустраивать пространство вокруг себя таким образом, что оно расцветало и чудесно преображалось.

Но здесь, в этом доме она почувствовала себя так, будто ее долгое время держали где-то скомканной, а потом достали и развернули.

Камин со шкурами окончательно добил Машу.

– Это для баловства, – кивнула Марфа на камин, словно прочитав ее мысли. – Так-то печка русская есть, она лучше любого камина. А в сильные холода, конечно, газ. Такую махину без газа никак не протопить.

Старуха одобрительно похлопала рукой по стене, как будто дом был живым существом. Словно хозяин, гордящийся породистым конем, которого он кормит лучшим сеном.

– Пойдем наверх, там у меня комнаты для гостей.

Хозяйка привычно подобрала подол и неторопливо начала подниматься вверх по лестнице.

– Обедать будем здесь, – она указала на стол. – Справа от камина дверь на кухню ведет. За кухней есть кладовочка, там у меня и соленья, и варенья, и грибочки маринованные и соленые. Прошлый год был богатым на грузди, двадцать банок черных я закатала. Муж есть у тебя?

Переход от черных груздей к мужу был таким неожиданным, что Маша оступилась и чуть не свалилась с лестницы.

– Нет, я не замужем.

– А была?

– Была.

– А детишки?

– Детишек нет, – суховато ответила Маша. – Вы меня уже спрашивали, Марфа Степановна. По телефону.

Старуха резко обернулась, сверкнула на нее черным раскосым глазом.

– Разве спрашивала? – удивленно протянула она. – Когда же это я успела? Быть такого не может, и не уговаривай, не поверю. Вот с Зоей я о тебе беседовала, было дело. Мало ли, думаю, вдруг кто чужой решил ко мне в дом забраться. Спрашиваю Зою – а она в ответ: э-э, милая, какая же она нам чужая, если в ней моя кровь течет!

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – ухнуло в голове у Маши. Она остановилась на середине лестницы.

А Марфа продолжала:

– Зое верить можно. Она бы кого попало не разрешила в дом приводить. Считай, Зоя тебе рекомендацию дала.

– Кто такая Зоя, Марфа Степановна? – спросил сверху низкий мужской голос.

Маша подняла голову. Наверху стоял тот самый тип с бритой головой, который не помог ей в лесу. Он непринужденно облокотился на перила.

Маша всегда обращала внимание на носы. У бритого нос был короткий, словно обрубленный, с мясистыми крыльями. Он портил красивое самодовольное лицо. Но зато череп был идеальной формы, а отросшая на щеках и подбородке щетина с проседью Борису очень шла.

Успенская не могла не признать, что перед ней очень привлекательный мужчина. Подруга Олеся называла таких «высокоранговый самец». На губах его играла улыбка, и выглядел он как довольный сытый кот, но взгляд оставался колючим.

На Успенскую Борис не смотрел, глаза его буравили Олейникову.